До тебя
Шрифт:
На стенах висели фотографии из поездок, которые мы совершали на протяжении многих лет. Мы катались на лыжах и ходили в походы, ездили в круизы и в Диснейленд. Мы путешествовали по всему миру. Почти на каждой фотографии мы держали в руках какую-то еду. Такос в Мексике. Конч-чаудер в Ки-Уэсте. Джелато в Риме. Фалафель в Тель-Авиве.
С каждой фотографией приходили воспоминания, одно за другим, создавая фундамент того, что я превратила в карьеру.
И все это благодаря моему отцу.
Он научил меня всему, что я знала о еде. Как ее готовить, как с помощью
Я была обязана ему своим вкусом.
Я была так близка к тому, чтобы все вернуть. Просто еще не дошла до этого.
Я продолжала обходить его кабинет, мои глаза блуждали по временной шкале снимков, различных причесок и нарядов, которые я носила на протяжении многих лет. Я дошла до шкафа в дальнем углу его комнаты, и что-то заставило меня открыть узкую дверцу и потянуть за шнурок, чтобы включить верхний свет.
Мой отец превратил шкаф в кладовку, соорудив полки на всех трех стенах. Оказавшись внутри, я сразу же направилась налево, взяв в руки большой пластиковый ящик, стоявший на дне. Крышка была изношена, потому что за эти годы ее открывали и закрывали сотни раз.
Я принесла ящик к папиному письменному столу и поставила его сверху, усевшись в его большое кожаное кресло. Обычно я просматривала содержимое в последний день поездки, но двадцатого мая - никогда.
Этот день был слишком тяжелым.
Но что-то заставило меня уставиться на крышку, пристально изучая имя, написанное сверху черным маркером.
Я провела по нему пальцем и прошептала:
— Мама.
ШЕСТЬДЕСЯТ ТРИ
ХАНИ
ЛЕТО 1988
— Эндрю, я чувствую, что меня сейчас стошнит, — сказала Хани, расхаживая по маленькой комнате в больнице Манчестера.
Когда им сообщили, где будет рожать биологическая мать, и они получили разрешение находиться в больнице, Эндрю снял для них двоих отдельную палату. Поскольку они не будут наблюдать за родами или встречаться с матерью, отцом или кем-то из их семьи, это обеспечило им личное пространство.
Кроме того, у них была своя уборная, что было особенно важно, поскольку Хани была беременна, и ее нервы посылали ее в туалет каждые двадцать минут или около того.
— Ты просто голодна. — Эндрю подошел к столику у кровати, куда он поставил их холодильник. Зная, насколько ужасной была больничная еда, они принесли свою собственную.
— Голодна. — Она подошла к окну. — Волнуюсь. — Она прошла мимо кровати, потирая ладонью живот, преследуемая мыслями о том подростке в родильном зале и о том, что она испытывала. Теперь, когда Хани была беременна, она была по обе стороны, и это были эмоциональные места. Она остановилась у двери и посмотрела на Эндрю. — Что, если она передумает? — Хани сделала вдох, воздух рикошетом пронесся по ее груди. Она столкнулась со своим самым большим страхом, чувствуя, как он проходит через ее горло. — Что, если она захочет оставить его себе, Эндрю? — Ее голос смягчился. — Я уже так люблю нашего
— Детка… — Хани увидела, как его взгляд отяжелел, умоляя ее оставаться позитивной, а затем он протянул руки. — Иди сюда.
Она сглотнула, смотря в разные стороны, но единственное, что она ясно видела, была еда, которую Эндрю пытался достать для нее из холодильника. Хани улыбнулась, ее эмоции снова захлестнули ее до такой степени, что она даже застонала.
— Пожалуйста, накорми меня.
Он засмеялся и положил ей в руку холодный сэндвич в фольге.
— Спасибо. — Хани поднесла его к окну вместе с небольшим контейнером яблочного сока и использовала карниз как стол. — Мы до сих пор даже не определились с именем, — проговорила она себе под нос, чередуя укусы с глотками сока.
— Я думал, тебе нравится Джессика?
Хани пожала плечами.
— Я просто не знаю, так ли мы должны назвать нашу дочь.
— Ты решила назвать его в честь моего дедушки, если это будет мальчик?
— Да. — Она не звучала убедительно. — То есть… я действительно не знаю.
Эндрю подошел и встал перед женой, пока она ела.
— Вспомни, что Стефани сказала нам во время нашей встречи на прошлой неделе. Все это будет казаться чрезвычайно сложным, и ничего страшного, если у нас сейчас нет всех ответов. Это касается и решения о том, как мы назовем нашего ребенка.
Начиная со второго триместра, Хани не могла принять ни одного решения. Все было неопределенным, и решение казалось ей чем-то непостижимым.
Она отложила сэндвич, опустив руки к бокам. Реальность того, где они находились и о чем говорили, обрушилась на нее. И вместе с этим на нее накатывала волна за волной эмоций.
— Ты когда-нибудь скажешь мне, что напуган до смерти? — Эндрю не успел ответить, как она добавила: — Если подумать, пожалуйста, не надо. Мне нужно, чтобы ты был сильным, особенно сейчас.
Эндрю придвинулся ближе, положа руки на ее талию.
— Я знаю.
Хани не сразу заговорила.
— А что, если ребенок нас возненавидит? — Ее глаза встретились с его. — Что, если мы не сможем справиться с двумя детьми одновременно? Что, если мы будем так плохо спать, что случайно оставим бутылочку на плите и сожжем нашу квартиру?
Эндрю смахнул ее волосы с лица, не убирая пальцев.
— Мы станем новыми родителями двух младенцев, родившихся довольно близко друг к другу. Будут случаться все три варианта, но мы с этим справимся. Мы будем делать один день за раз, и мы будем делать это вместе, как мы всегда делали.
Хани положила обе руки на живот - одну на самый верх, где выступал бугорок, другую - на низ, где обычно ощущалась наибольшая активность. И она смотрела в глаза Эндрю, пытаясь найти способ сказать ему, как много он для нее значит.
— Что я сделала, чтобы заслужить такого мужчину, как ты?
Он наклонился и нежно прижался губами к ее губам.
Хани только почувствовала кончик языка Эндрю, когда кто-то вошел в их комнату и сказал:
— Извините.
Пара быстро отвернулась и посмотрела в направлении голоса.