До встречи в раю
Шрифт:
Житейский, не переменившись в лице, вдруг хлопнул в ладони и громко произнес:
— Иван! Степан!
Сутулые близнецы мрачными глыбами выросли на пороге.
— «Ползунки» для Иерарха! Немедленно!
Братья осклабились, из-за их толстых спин взвилось нечто серое и матерчатое.
Цуладзе гордо запротестовал, но ему тут же вывернули руки. Он взвыл и больше не трепыхался. Санитары старательно и быстро упаковали больного, перекрыв норматив Минздрава на 5,5 секунды. Автандил превратился в маленькую спеленатую куколку. Его вновь посадили на стул. Доктор
— Больной, — строго начал Житейский, — вы перевернули вверх дном психиатрическую лечебницу. Вы сотворили много злодеяний, вы виновны в гибели людей, в поджоге здания… Как минимум вас надо повесить. К сожалению, это не в моей компетенции. Теперь, слава богу, такой гнусности больше не будет. И из этой куколки вам уже не выпорхнуть. Я прекрасно знаю, что вы несколько лет назад совершили тяжкое преступление и решили спрятаться от наказания в больнице для умалишенных. Вы законченный негодяй, но выгонять вас я пока не буду. Опять начнете свою лабуду — на неделю закатаю в «ползунки». Не поможет — передам в тюрьму. Начальник там очень милый человек, объявление вывесил — приглашает вернуться своих подопечных. Камеры свободны… Ну так что?
Автандил дышал часто и натужно — ему не хватало воздуха.
— Я… обещаю. Начну… новую жизнь! Я буду самым тихим и глупым дебилом, даже идиотом. Я научусь… мычать. Клянусь мамой!..
— Вот это лучше, — похвалил доктор. — А то сразу притчу про осла… Иван! Степан! — громко позвал он, и они тут же появились. — Отнесите. Пусть полежит так до утра… Как утверждал Джек Лондон, в смирительной рубашке удивительно освежается душа.
Утром Автандила распутали и вытряхнули на волю. С непривычки сразу встать он не смог. Когда его члены восстановились, он вышел во двор и присел на остов разрушенной скамейки.
И в эту скучную минуту дальние горные ветры донесли стрекочущие звуки. То были железные винтокрылы. Они опирались руками-лопастями на воздух и подгребали прямо к городу. Их налетела целая туча. Первые вертолеты зависли над печальным домом, и тут не выдержал, взорвался Сыромяткин:
— Комиссия ООН! Это же комиссия ООН прилетела!
Тотчас крик стоголосо, с восторгом поддержали, сверкающей волной захлестнула больных пьянящая радость:
— Комиссия ООН! Нас признали!
— Да здравствует Подутюрская Республика!
А вертолеты, подняв тучи пыли над больницей, усаживались на полковой стадион. Оттуда выскакивали бравые бойцы в камуфляжной форме и, пригибаясь, торопливо убегали на край поля. Сбросив живой груз, вертолеты возвращались в небо, на их место опускались другие. Через пятнадцать минут все стихло. «Стрекозы» построились караваном и растаяли в небесной синьке.
Вытоптанный стадион вновь зазеленел. Камуфляжная масса шевелилась, как огромное хлорофилловое тело. Солдаты занимались исконным делом: искали свои места в строю. Офицеры покрикивали, но более всех серчал маленький, коренастый, почти квадратный человек. На нем был хрустящий защитный комбинезон с многочисленными «молниями» и маленькая, почти игрушечная кобура.
Командир несуществующего полка подполковник Лаврентьев, разумеется, находился тут же, в нескольких шагах, ожидая, когда до него дойдет очередь. О прибытии десанта ему сообщили всего лишь за час, и он уже не знал, радоваться ему или скрежетать зубами от горькой досады.
Наконец коротышка повернулся к Лаврентьеву. Погоны его были пустыми, но подполковник прекрасно знал, что звание у невысокого гостя генеральское.
— Командир бывшего полка подполковник Лаврентьев.
Чемоданов дернул уголком рта.
— Бывший командир полка Лаврентьев! Существенная разница, не правда ли?
— Сверху виднее, — ответил Лаврентьев, чувствуя, как накатило опустошение и одновременно странное облегчение.
— Вышла небольшая накладочка. Полк не расформировывается, а продолжает выполнять свои задачи. Для этого и пополнение прибыло. Единственное, что аккуратно срезается верхушечка, — разъяснил ситуацию генерал и усмехнулся собственной остроте. — Так что можете успокоить своих офицеров.
— Они спокойны. Я эту чушь им не говорил.
— Это была не чушь! — резко отреагировал Чемоданов, но развивать мысль не стал. — Стройте офицеров. Я им доведу приказ о вашем отстранении от должности.
Лаврентьев повернулся к безмолвному Штукину:
— Гена, построй полк. Я здесь больше не командую.
Майор кивнул.
— Становись! — скомандовал он тусклым голосом.
И три десятка офицеров и прапорщиков, которые с усталым безразличием наблюдали за происходящим, выстроились в одну шеренгу. Чемоданов вразвалку прошел вдоль строя, орлиным взором щупая бронзоволицых среднеазиатцев.
— А где мой племянничек? — недоуменно спросил он. — Где рядовой Чемоданов?
— В столовой! — машинально ответил Штукин. — Прапорщик Евстигнеев! Сюда его! Молнией!
Никогда еще рядовой Чемоданаев не передвигался так быстро по поверхности нашей планеты. Армейские шлепанцы мешали ему делать быстрые шаги, задники их щелкали по голым пяткам, доставляя ощутимое неудобство. Но воин понимал, что на сей раз надо постараться: случилось событие из ряда вон выходящее — его хочет видеть московский генерал.
Он приблизился к человеку с малиновым лицом и замер перед ним. Прибывший гость не показался ему, и Чемоданаев пожалел, что так опрометчиво торопился.
А генерал нахмурился, пожевал сизыми губами и пробормотал:
— Странно, почему он такой чернявый? Проклятые монголо-татары… — Он заметно расстроился. — Твой отец кто?
— Кяризчи, — ответил Чемоданаев, думая, как бы быстрее смыться от коротышки.
— Кто? — не понял генерал.
Солдат повторил и пояснил: