Добрым словом и пистолетом
Шрифт:
— Одиннадцать месяцев.
— А?
— Не год. Одиннадцать месяцев.
Тингол осекся, отшатнулся. Капитулируя, вскинул руки.
— Да, ты прав. Тогда это совсем другое дело. Тогда я прошу прощения. Тогда-то все у нас в полном порядке… Белег, да ты в своем уме?! Тебя не долечили?! Так я устрою: давай, звоню — отсюда же поедешь в спецотделение, там, где контуженные слюни пускают!..
— Ты поручил мне приглядеть за Турином.
– Так. Тормозни.
Он поднялся и демонстративно громко протопал к погребцу, раздраженно стал греметь там и вернулся со стопками и бутылкой. Подволок кресло для посетителей
— Итак, по порядку, — зелень настойки плеснула дважды, по сукну расплылись капли, и в кабинете, смешавшись с трубочным табаком, с сильным, пряным ароматом одеколона, запахло спиртом и полынью. — Верно: приглядеть. Я поручил тебе приглядеть за парнем. Забыли, что он чуть не прибил другого идиота, это отдельный разговор. Но я сказал: «Белег, разыщи его и верни. Скажи, дело замнем». И?
— Я нашел его.
— Так.
— Возвращаться он отказался.
— Отказался, — согласился Тингол и понимающе развел руками. — Ты мне так и передал. И что я ответил?
— «Придумай что-нибудь».
— И ты придумал! — Тингол опрокинул стопку, стукнул ею по столу и удовлетворенно откинулся в кресле. — Ты что-то там у себя в голове придумал, оставил бумаги Ордилю, ключ от кабинета дежурному и был таков! Дурацкая писулька и целый год никаких попыток прямо выйти на связь. Белег, понимаешь ли, это не совсем то, что я имел в виду… Пей.
— Мне нельзя.
— Ну-ну…
Белег подождал, когда Тингол опустошит вторую стопку, здоровой рукой отодвинул бутылку и осторожно облокотился на стол.
— Я оставил тебе не писульку, а рапорт по всей форме. Это во-первых. Мое присутствие требовалось по объективным причинам. Западное Приграничье обсуждали не раз, партизан надо сразу брать под контроль. Это ты сам знаешь. Во-вторых. Связь с тобой я не стал налаживать намеренно: чтобы раньше времени не дергал. И чтобы спрос был с меня. Это в-третьих. А в-четвертых, Ородрету полезно подумать не только о торговле.
Тингол насупился и громко забарабанил пальцами по столу. Даэрон как-то сказал, что на слух может определить, когда это признак растерянности, а когда желания растерянным казаться.
— Знаешь, я все-таки хорошо разбираюсь в окружающих. Тешу себя, это мой главный дар… И всегда знал, что вот ты, тихоня, однажды выкинешь что-нибудь эдакое. Наповал.
Они не виделись больше года. Вернее, Тингол-то видел его, забинтованного и опутанного трубками, в Северном госпитале, но разговора тогда по понятным причинам не случилось. А вот сейчас был подходящий момент, чтобы объясняться и просить прощения.
Белег откинулся в кресле, убрал от лица отросшие — ни туда, ни сюда — настырно лезущие в глаза волосы. Он худо-бедно поправлялся, но перебитая левая рука поленом лежала в шине, не говоря о главном: вместе с тремя пулями в госпитале выковыряли добрую половину легкого. А четвертую пулю даже трогать не решились — постановили ждать. «Придется какое-то время жить с нею, испытывая определенные неудобства», — обтекаемо посулил доктор Курмин в своем умеренно оптимистичном прогнозе. Но могло быть и хуже.
— Потому мы тут и сидим?
Тингол подождал чего-нибудь еще, не дождался — фыркнул, изобразив усмешку.
— В верхнем ящике. Справа.
В верхнем ящике стола обнаружилась увесистая папка – «Операция «ДОР-КУАРТОЛ»{?}[Дор-Куартол (Dor-Cuarthol) — «Земля Лука и Шлема», название,
— Это я из палаты писал? — Белег кое-как прижал папку локтем и отцепил последний листок. – Не приходя в сознание?
— «Своевременная отчетность — мать порядка».
Они помолчали. Белег шелестел страницами, Тингол за ним угрюмо наблюдал.
— Ну? — наконец не выдержал.
— Грамотно.
— Грамотно, — передразнил Тингол. — Конечно, грамотно! Знаешь, как мы это сочиняли? Орофер на полном серьезе готов вас обоих прибить… Ладно, давай, уберу. Сиди, — он поднялся, без особых усилий подвинул кресло прямо вместе с Белегом и с сердитым грохотом стал открывать сейф. — В общем, дело закрыто и будет сдано в архив. Ситуация проанализирована, выводы сделаны, коллективная задница прикрыта — и своих, и союзников, и прессу заткнули правильными комментариями. Все шито-крыто, официально проводилась строго секретная операция, и мы вопреки вашим стараниям не выглядим полными кретинами. Пройдет пара лет — все уверятся, что так и было задумано. От вас двоих сейчас какие нужны отписки — сделаете. В трибунале дело все равно заведено, потреплют для порядка, но лютовать не будут. Слушаешь меня?
— Да.
— Вот и слушай! С должности я тебя снял. Приказ об увольнении подписан на обоих лично мною, официально — по состоянию здоровья. Ну тут не поспоришь… Расскажешь… На деле, кто поумнее, всё понимает. С довольствия, понятно, снимаетесь, квартиру найдете. Зато пересчитали жалование — выслуга, награды, коэффициенты всякие — кое-что подправили. Короче, ты меня понял. Считай это показательной трепкой — другим будет неповадно.
— Принято.
— Вот спасибо за милость!.. — Тингол снова сел, потер ладони, сцепил пальцы в замок. — Теперь насчет Турина… На границу его возвращать нельзя. Уж пока — точно. Согласен?
— Согласен.
— Без присмотра оставлять тоже опасно. Пока он притих, но вряд ли надолго.
— Вряд ли.
— Поэтому я хотел бы оставить в силе свое прежнее поручение.
— Хотел бы?
Тингол крайне редко использовал в речи такие конструкции.
— Приму, если ты откажешься.
— Почему я должен отказаться?
Наигранная гримаса разом сошла: Тингол сделался непроницаем и взглянул совсем иначе — жестко, пристально. Такие взгляды Белега не пугали, но недовольство, по-хорошему, было законным. Он вздохнул и, смягчив тон, добавил:
— Это была случайность. Из-за моей собственной ошибки.
— Да что ты? А я уже сказал: ошибка в самом корне дурацкой затеи.
— Нет. Ошибка в потере контроля над личным оружием.
— Ты еще пункт Устава назови… Послушать Турина…
— Неважно, что говорит Турин.
— Неважно? Белег, он всадил в тебя пол-обоймы. Ты его сейчас видел? А тогда? Да понятно, что тогда ты не видел — это, считай, тоже повезло: парень едва рассудком не повредился, его вязать пришлось. А сам? Ты вот не будешь теперь от него шарахаться?