Добрым словом и пистолетом
Шрифт:
— И потом: тогда пришлось бы перевозить всех. Вообще весь Дор-Ломин.
— Это тоже уже не так важно. Мы виноваты. Даже если ты сам не ощущаешь свою утрату. Может, тем сильнее наша вина.
— Ну-у… — протянул Турин, попинал пяткой колесо «Глаурунга», — и что ж теперь, Белег Куталион, Похититель Младенцев?..
— Решай.
— Что решать… Там, на Амон-Руд, я думал, что обязан сделать вылазку в Дор-Ломин, встретиться с матерью. Откладывал только все. Боялся, что ли?.. Но когда все это закончится — здесь, — поеду! Поговорю с ней наконец. Да и потом: может, дома выйдет
— Если ты этого захочешь.
— Вот и решили! Дело за малым: найти убийцу короля Тингола и утрясти дела в Дориате. А пока… — Турин посмотрел на жестяную коробку у Белега в руках, кивнул на нее. — Может, расскажешь мне про свои утраты? Свою длинную и глупую историю. В качестве небольшой компенсации за вранье?
— По дороге в Дор-Ломин.
— Пф-ф-ф! Ну конечно! Вывернулся! Надо было сразу ставить условия моего милостивого прощения!.. А просто знаешь что, — он потянулся, пальцем постучал по разрисованной крышке и, перестав ухмыляться, вздохнул, — я только сейчас вдруг понял. Понял, что означал тот вопрос: я ли тот самый Турин Турамбар.
***
Западный въезд в Менегрот
16 часов 12 минут
— Открывай! Открывай, падаль!
— Куда прешь?!
— Задавите, ой, задавите — с дитем!
— Да уймитесь, люди! стойте! Лю-уди-и!..
Невидимый еще, далекий еще Менегрот встречал их запахом гари, злой чумазой людской толпой и перевернутыми полосатыми барьерами — их сдвигали, роняли и кидали друг на друга. Тонкая линия оцепления сдерживала напор только наличием взведенных винтовок.
Сначала было не так: сначала на шоссе появились отдельно стоящие бронемобили и посты, где документы изучали тщательно и задавали вопросы; потом попалось не меньше двух рот регионских стрелков — эти разворачивали порядок в оборону, тянули провода и проверяли оружие.
— Да что случилось-то? — притормаживая, крикнул в окно Турин, и сунул подскочившему лейтенанту пропуск.
— В столице беспорядки. И вроде горит что-то. Я сам не знаю, нас спешно вывели — держать шоссе. Связь есть, но ничего толком не сообщают. Но мы встали! Встали, господин полковник, будьте уверены! Езжайте прямо, не гоните — посты.
Он поспешно козырнул и отступил, давая проехать.
Посты действительно стояли на пути к городу каждые две-три лиги: офицер, стрелки с винтовками, накрест сбитые барьеры в колючке. Стояли, оказалось, с самого утра, но никакой новой информации дать не могли. В воздухе к этому моменту уже отчетливо пахло дымом.
— Въезд в город только по спецпропускам, — нехотя выйдя за барьер, коротко сообщил капитан поста — на корочки допуска взглянул мельком.
— Ты глазки-то разуй, капитан! — предложил ему Турин, но тот повторил:
— По пропускам, господа. Личный приказ командующего Гилрэса. Столица на особом положении, — Белегу счел возможным пояснить: — Вижу, что у вас специальные документы, но у меня свое начальство и на ваш счет никаких предписаний. Подпись, — он замялся и кивнул на зеленый прямоугольник, — за подписью уже нет никого.
— Приехали, — только и проговорил Турин.
«Глаурунг»
— Поддать газу? — предложил Турин, когда капитан шагнул обратно к своему барьеру и спрятался за ним и за винтовками стрелков. Толпа напирала.
— Погоди.
Белег думал.
Вокруг кричали и толкались: кричали чумазые, покрытые сажей, ссадинами и копотью мужчины — портовые рабочие, грузчики, погонщики, работники окрестных ферм, фабричные, плотогоны; кричали женщины — прачки, кухарки, домовая прислуга, работницы швейных цехов, пекарен, мукомолен, торговки с рынка и уличные попрошайки; кричали большие и совсем маленькие дети. Кто-то сжимал в руках узелки с добром, старый саквояж или целый пристроенный на голове тюк; кто-то руки просто держал перед собой — пустые руки, перебинтованные. Если Заречье — этот лабиринт деревянных построек со своими жителями, своими законами и своей жизнью — загорелось, оно было обречено.
— …безо всего оставили!
— Сызнова!
Женские голоса причитали на разный лад, мужчины по большей части ругались и требовали пустить — в город, в дома, под крыши.
— Поясните обстановку, капитан. Почему людей не размещаете? — ухватившись за дверцу, Белег выпрямился на подножке. — Нужен временный лагерь, врачи, теплые вещи — где все это?
— Почем мне знать? — раздраженно выкрикнул капитан. — На мне оцепление и порядок. Я не интендант и не комитет помощи переселенцам!
— Некому, — добавил появившийся за барьером лейтенант в синем мундире комендатуры — запыхавшийся, без фуражки, с загнутым воротником. — Наши почти все в Заречье и в центре — вокруг Наугрим совсем скверно, с ночи стреляют… В центре тоже стреляют, но тут я сам не знаю — от Наугрим отголоски или еще что началось. Демонщина какая-то творится…
— Что военные?
— Да военных нет толком в городе! Только оцепление. А части двигают к границам!
— Погоди! — вмешался вылезший на свою подножку Турин. — Ты нормально расскажи, что случилось-то?
— А сам что, два и два не сложишь? — протолкался вперед крепкий бородач в фабричной робе. — Видишь, зареченские?
— Да вижу! — повернулся к нему Турин. — И что горит, вижу. Дальше что?
— Что! — вклинился молодой грузчик. — Нынче под утро полыхнуло. Мы на ночной, кто в порту, кто где — как раз работать разрешили… Увидели как — кто туда, тушить, кто навстречу через мост, за рекой спасаться. Сам гляди — бабы, дити. Эти-то, — он кивнул на солдат за барьерами, — вывести сюда вывели, а дальше речкой огородились, барьеры выставили и караулят!