Добрый мир
Шрифт:
людей. Вначале он заболел гриппом. Болел нетяжело и недолго, но после
болезни совершенно оглох — передалось осложнение на уши. После этого он
стал всего бояться:
открытых форточек, ветра и дождя, долгой ходьбы. У него вдруг
появилось убеждение, что сохранить, уберечь себя от болезней он может
единственным способом: как можно меньше тратить сил, сохранять их в себе.
Убеждение перерастало в манию. Он перестал ходить на улицу, перестал
суетиться
И никто: ни мама, ни врачи, ни Коля с Марией, не могли убедить его в
бредовости такого взгляда на вещи. Ему казалось, что все, родные и дальние,
дети и врачи, специально искушают его, доводя до болезни — Последней
болезни. Через полгода у него появилась сильнейшая одышка. Потом —
угрожающая сердечная аритмия. Как к ветерану войны к нему раз в неделю
приходил врач. Отец считал его главным своим врагом.
Коля на ослабевших ногах стоял у окна и смотрел на жену. Ему до
мельчайших подробностей, до полного ощущения того, что это происходит на
самом деле, представилось, как он ее бьет. Кулаком в лицо. Удар приходится
чуть ниже правого виска, во вздрагивающий завиток над щекой. Она не
понимает, что ее ударили, и, падая, с раскрытым ртом и остановившимся
дыханием удивленно смотрит на него... Слабея от жалости к ней и самому
себе, Коля откачнулся от подоконника и сделал движение к двери. И тут
наконец пришло расслабление. Он глубоко вздохнул и голосом, лишенным
всяких интонаций, как из старенького репродуктора-тарелки, деревянно
сказал: «М-да. Матрос ребенка не обидит». И уверенно шагнул к двери.
Нужно было выполнять данное Марии обещание.
Когда он входил в большую комнату, в кухне заплакала Люся. И почти
одновременно с ней из маленькой комнаты подал голос Алешка. Тот
развернулся во всю силу своих легких, и Коля изменил маршрут. Он прошел
дальше по коридору, в спальню, и остановился в ее дверях.
— Ты чего орешь, крокодил? — строго спросил он у Алешки.—
Потише нельзя, что ли? Переборки ведь лопнут!
Алешка мимо него побежал в кухню.
Коля вернулся в большую комнату, открыл шкаф и стал доставать
оттуда свои рубашки. Сходил в кладовку, взял чемодан. Подумал — и захватил
еще портфель. Он собирался быстро, но не лихорадочно. Ничто не летело в
чемодан как попало: вещи укладывались аккуратно и экономно. Он несколько
раз ловил себя на том, что удивляется собственному хладнокровию. Такого
поразительного состояния психики он не наблюдал в себе ни разу. Это можно
было бы назвать
растроением, расчетверением, распятием... Один быстро и точно действует,
второй, как врач, следит за его состоянием, а третий смотрит на обоих и
разевает рот от удивления.
Минут через десять он заставил себя сесть на диван и
сосредоточиться: что забыл? без чего он не сможет обойтись в первое время?
Взял «дембельский» альбом из шкафа и несколько фотографий домашних, из
ящика под телевизором. Выключил телевизор. Постоял еще перед книжным
шкафом и вытащил оттуда две книги: синий, большого формата, подарочный
том «Избранного» Александра Грина и «В одиночку через океан» польского
моряка Анджея Урбанчика. Потом достал военный билет и паспорт. Когда
Коля оделся и вынес в коридор свою поклажу, он объявил наконец Люсе и
Алешке смысл своих двадцатиминутных маневров.
— Эй, крокодил, иди сюда,— позвал он
Алешку.
Тот неуверенной походкой вышел из кухни и остановился возле
вешалки.
— Держи краба, Николаич,— протянул ему
Коля руку.
Алешка подержал.
— Мне надо уехать,— озабоченным голосом
сказал Коля.— Мама потом тебе расскажет.
Да я и сам к тебе на службу заскочу.— Он
помолчал. И чуть громче добавил: — Я пока буду у тети Маши.
Алешка кивнул и обернулся в сторону кухни. Там было тихо.
Коля откашлялся, прочищая горло, и чистым, чуть высоковатым
голосом еще громче сказал:
—
Салют работникам советской торговли!
На «салют» ему не ответили, и он быстро вышел за дверь. Выходя из
подъезда, он уже негромко, почти про себя, продекламировал маленький
отрывок из знаменитого стихотворения: «Темницы рухнут — и свобода вас
примет радостно у входа...» И лег на боевой курс.
Он шел со своими вещичками по городу, иногда останавливаясь,
иногда перекладывая из руки в руку портфель и чемодан, и настороженно
прислушивался к себе. Душа не рыдала. Из всех осознанных желаний самым
стойким было — побыстрее добраться до места. Но он упорно не садился в
автобус.
Мария встретила его без лишних вопросов. Забегала, закрутилась,
стала доставать чистый комплект белья, хотя было еще вовсе не так поздно;
потащила в кухню ужинать. Анечка смущенно улыбалась и тоже ничего не
спрашивала. К дяде Коле она никогда и ничего, кроме глубокого уважения и
какой-то робкой любви, не испытывала.
В кухне Мария достала из шкафа бутыль с рябиновой настойкой, и