Добрый мир
Шрифт:
было; дома были только те, где на фоне знаменитых ленинградских
памятников позировала их бойкая орсовская братия, все эти Леночки, Зиночки
и Розалии Давыдовны. На восьми вострецовских всюду рядом с Люсей —
слева и справа, с улыбающейся или философически-задумчивой рожей, чуть
склонив на бочок лысеющую головку или гордо откинув ее,— присутствовал
один и тот же длинный усатый пижон, лет сорока, в джинсах и замшевой
куртке.
Вострецовы
засунуть нос в коробку с фотографиями считалось между ними нормальным
делом. На обыкновенных субботних посиделках каждый волен заниматься
чем хочет. Они и занимались. Ленка с Люсей варили в кухне кальмаров.
Андрей убежал за пивом. А Коля сунул нос в большую, болотного цвета,
коробку с фотографиями.
О том, что он там увидел, он не рассказал Люсе ни сразу, ни потом. И
ничего не расспрашивал сам. Во-первых, потому что не жаждал услышать
ничего для себя интересного; он сам летал однажды с заводскими ребятами по
турпутевке, правда, не в Ленинград, а совсем рядом, в Улан-Удэ,— и ничего
сногсшибательного там не видел: гостиница, знакомства с
достопримечательностями да беготня по магазинам. В Ленинграде наверняка
все было то же самое, разве что чуть помасштабней: крупнее гостиница,
больше достопримечательностей — и магазинов... А во-вторых, этот ублюдок
нигде не был с Люсей вдвоем.
Коле казалось, что его маленькое открытие не будет иметь
никаких последствий. Он не причислял себя к ревнивцам и допускал, что
его жена не обязательно должна нравиться только ему. Ведь глупо было бы
обвинять некоторых женщин в том, что они когда-то и где-то ему
понравились. В Улан-Удэ, например, он катался на речном трамвайчике с
женой старшего технолога из первого цеха. И ездил с ней по книжным
магазинам. И сидел с ней за одним столом в ресторане. Ну и что! Не сообщать
же было Люсе, что у одной из его спутниц была приятная улыбка и очень
стройная фигура; как и ей самой вовсе не обязательно было
рассказывать мужу о том, что с одним толстым лаборантом она была чуть
более дружна, чем с другими. Ему, правда, не приходило в голову
лезть с ней фотографироваться, но ведь и тот усатый тип не обязан
быть похожим на Колю Батаева!
Ему казалось, что ничего не случилось.
Но с некоторых пор после любых самых незначительных стычек Люся
вдруг стала говорить ему, что он ведет себя так, будто весь мир должен ему
миллион. Эти ее заявления действовали на Колю все более
пытался понять, откуда она это взяла, ведь он не подавал виду! Что за
дьявольский нюх! Или это кошкин комплекс: чует, чье мясо съела? Ведь он
действительно считал, что ему были должны!
А должны были как минимум ответить на два вопроса: первый —
почему фотографии нужно держать не дома, и второй — может ли мужчина
восемь раз фотографироваться рядом с женщиной, если женщина этого не
хочет. Коля носил в себе свои вопросы весь декабрь, и кончилось все тем, что
Новый год они встречали не вместе: Люся, как всегда, в компании
Вострецовых и прочих статских из стройуправления, а Коля — со старшей
сестрой Марией и Алешкой в старом родительском доме на окраине города.
Такая раскладка обозначилась в самом конце декабря, когда Коля исчерпал все
возможности доказать Люсе, что Новый год—праздник семейный и нельзя раз
за разом проводить его где попало. Тем более что ему до чертиков надоели
всякие компании.
Люсю сильно обидело определение их общих друзей как «всяких». А
перспектива провести новогоднюю ночь, уставившись в телевизор, показалась
ей просто невыносимой. К тому же он опять вел себя так, словно ему были
должны. Должны были поступить только так, как хочется ему, а не иначе.
Должны были соглашаться со всякими глупостями, вроде той, что «Новый
год — праздник семейный». Должны были, должны были,
должны — и хоть ты тресни!
Неизвестно, чей праздник оказался содержательнее, но Коля о своем
ничуть не жалел. Такого Нового года, как этот, у него не было давным-давно.
Он и не помнил, когда это священнодейство — смена лет — происходило так
торжественно и спокойно, без гама и суеты.
В большой комнате их старого деревянного дома — мама
называла ее «залой»— стояла пихта, пахучая и разлапистая, как в те давние
времена, когда Коля был маленьким, а отец с матерью были живы; на Новый
год у них всегда стояла пихта, елок отец не признавал; как умудрилась Мария
добыть такую роскошь, Коля не имел представления. Стол был уставлен
яствами, которыми никто, кроме матери, Колю не кормил: рыбный пирог из
самого настоящего язя, пельмени «по-батаевски», очень маленькие и
аккуратные, похожие на детские ушки,— отец ел только такие;
домашней выпечки ореховый торт, картофельные драники, рябиновый морс.
До двенадцати они вполглаза смотрели телевизор и играли в лото.