Добыча хищника

Ромова Елена Александровна

Наверняка, если бы я толкала речь на кинопремии «Оскар», я бы не подбирала слов с такой тщательностью, как сейчас.

С немого одобрения присутствующих, я развернулась к Таю.

На его губах застыла усмешка, ибо я – такая глупая я – в очередной раз бросала ему вызов.

– Можно уточнить одну вещь, – усилием воли я заставила себя не тушеваться, – ты сказал, что Халар – это не божество, – его глаза заинтересованно распахнулись, и я продолжила: – Мне кажется, что Халар – это суть знания. Как познание о добре и зле в христианской

религии. И связь ваша с этим знанием заключается в том, что вы являетесь его некими хранителями. Вам дана способность видеть человеческие чувства и эмоции, добро и зло в каждом из нас. Вы пришли покарать нас за то, что мы стали другими, утратив связь с Халаром. Люди ожесточились, стали равнодушными, забыли о первоначальном знании. Ирахор – это, прежде всего, выбор. Но разве это не выбор человечества?

Тай тихо рассмеялся, а я обиженно фыркнула:

– Разве я не права?

– Возможно.

– Ты уклоняешься от ответа? – я победно вскинула бровь. – Ты как-то сказал, что твой выбор влияет на выбор других, но точно также происходит среди людей. Да, мы не идеальны. Мы ошибаемся. Но мы умеем исправлять ошибки. Мы умеем любить и жертвовать. Ты знаешь это.

Я вдруг впервые увидела в его глазах понимание и страшную тоску.

Он молча глядел мне в лицо, а я, как никогда, сознавала свою правоту. Я сознавала себя приблизившейся к чему-то большему.

– Ваш язык особенный, – продолжила уже увереннее, – потому что ваши слова и имена отражают вашу суть и суть других явлений. Вы – это конец одного мира и начало другого.

Взгляд Тая наполнился светом, и в нем – мягком сиянии – я ощущала слепое восхищение мною. И желание. Совсем другое желание – жажда обладания не телом, а скорее душой.

– Время вышло, – он поднялся и приблизился ко мне.

В его движениях сквозило немое жгучее требование: «Забрать».

Я тоже поднялась и растерянно вложила руку в его горячую ладонь. Но сейчас – черт возьми – он, как никогда, был в моей власти. Не как опасный чужак, нет. Как мужчина. Опьяненный мною. Жадный. Требовательный.

Я понимала, что он хочет остаться со мной наедине, и каждая упущенная секунда разжигает в нем настоящий пожар злости.

Он вытянул меня в коридор и плотно прижал к стене. Его руки нетерпеливо стянули резинку с моих волос, пальцы погрузились в волосы – он запрокинул мою голову и очень жадно завладел губами, толкаясь языком мне в рот. Наше дыхание прозвучало в тишине хриплыми стонами.

– Тай… – я прикоснулась к его рукам, провела по запястьям, натыкаясь на четки.

Мы оба замерли.

Я ведь почти забыла про эти бусины. Сколько же их осталось?

Три или две?

***

Суров уткнулся лбом в холодную стену – он вновь позволил чужаку забрать девчонку. По приказу Шилова им даже предоставили машину. По приказу Шилова Константин заткнулся и терпел, словно слабак.

Кажется, у него был жар. Давненько его так не лихорадило.

А может,

это просто ярость рвалась из него, погружая сознание в адское пекло. Встреча с чужаком выжгла его дотла – все время, что он молча стоял у стены, он молился всем Богам на свете, желая стереть самодовольного чужака в порошок.

А когда все закончилось, он обессиленно слонялся по базе, скуривая одну сигарету за другой, а потом два часа стрелял в тире, представляя, что в мясо уничтожит инопланетного выродка.

Глубокой ночью он ввалился к Севастьянову в состоянии, похожем на психоз или одержимость. Он не хотел думать о том, что видел и слышал. Не хотел принимать правду о том, что грядет хренов конец света. Столько усилий и борьбы, в итоге – ничего.

Ни-че-го.

А не пошел бы этот космический ублюдок на хрен!

Но больше всего Сурова выводила мысль, что чужаку достается она – девчонка, в которую он влюблен. Она ласкает это чудовище, целует. Она его любит, черт побери… и смотрит на него так, как не смотрит ни на кого!

Севастьянов уже спал, прикорнув лицом прямиком на своем столе так, что лист бумаги прилип к его щеке.

– А… минуту, – профессор поднялся, разминая затекшую шею. – Я просмотрел все в записи, а после меня пригласили на совещание… Я сказал им все, как есть, подполковник. Мне жаль, – отчеканил он.

– Жаль?

– Результаты экспериментов с кровью пока неутешительные. Все животные, которым мы вводили образцы, погибли.

Суров отодвинул стул и уселся напротив, пугая Севастьянова пылающим безумным взглядом.

– Просто улет.

– Есть один образец, на который я возлагаю надежды, но думать об экспериментах еще рано…

– Рано? – усмехнулся Суров. – Мы, кажется, уже опаздываем.

– Еще не прошли все испытания…

– Этот мудак должен сдохнуть, – прорычал Константин. – Вы должны ввести мне ваш мутогнен.

– Подполковник…

– Он же не превратит меня в Бибопа или Рокстеди?

– Что? – нахмурился Севастьянов. – Если я не ошибаюсь, это из «Черепашек-ниндзя»?

– Я думал, вы смотрите только научно-популярные каналы. Да, это, нахрен, оттуда. Помните свинью и носорога? В кого угодно меня превращайте, только не в этих двух… – Суров мрачно рассмеялся. – Я осознаю риск. И я буду больше рад сдохнуть героем, чем неудачником.

– Ваша смелость напоминает отчаяние.

– А не насрать ли вам, что она напоминает?

Профессор замер, задумчиво глядя на Константина.

– Знаете, подполковник, то, что они называют выбором, это ведь категория, пронизывающая всю нашу действительность. Ваш выбор влияет на мой и так далее. Можно подумать, человечество тоже имеет коллективное сознание.

– Охрененные рассуждения, – хмыкнул Суров. – Погодите, профессор, мне нужно выпить, чтобы достойно их оценить.

Севастьянов заглянул в глаза подполковника:

– Если я введу вам сыворотку, и она подействует, что вы собираетесь делать?