Добыча хищника
Шрифт:
– Я бы и поехал, – поджав от злости верхнюю губу, процедил он. – Но у вас есть то, в чем он сейчас нуждается.
– Редкий ум и эмпатия?
Зрачки Галояна расширились. Похоже, я почти довела его до бешенства.
– Неужели вы тешите себя мыслью, что он оставит вас в живых? – и на секунду у него на лице промелькнуло выражение полнейшего превосходства, будто он знал то, чего я не знаю.
Распахнув кабинет, он нетерпеливым жестом пригласил меня войти.
Когда я несмело вошла, подумывая, на самом деле, просто сбежать, Давид подошел к своему столу и указал
– Садитесь.
– Это зачем? – я спрятала руки в карманы толстовки, потому что меня начало потряхивать от волнения.
– Покажу вам кое-что.
Сердце у меня тревожно забилось.
– Быстрее, Элеонора, у нас совещание через десять минут. Видео длится не дольше семи.
Встав за креслом, он зловеще опустил на его спинку ладони, а когда я села, склонился через мое плечо, чтобы запустить проигрыватель:
– Посмотрите внимательно, – и замерев у меня над ухом, он прошептал: – Чтобы поймать его, нам пришлось повозится.
Давид щелкнул мышкой, и на экран выскочило черное окошко. Я увидела, как в странно знакомое мне помещение втаскивают девушку. Она пытается вырываться, но ее бросают на пол. Следующий кадр оглушает меня, словно удар по голове: в полумраке показывается Константин. Он вынимает нож, присаживается перед незнакомкой на корточки и, схватив ее за руку, делает быстрый надрез у нее на запястье. Это все происходит механически, быстро и выверено – так, будто это и не Суров вовсе, а заведенный механизм, чудовищный алгоритм, робот.
Девушка скукоживается на полу. Я замечаю, как мерцает метка у нее на щеке.
Она пытается остановить кровь, ее рот искажается в страшном крике.
Давид демонстрирует мне запись без звука, но я будто слышу, как незнакомка просит о помощи, как бьется об пол, умоляет.
– Сейчас уже, – проговорил у меня над ухом Давид.
В момент, когда на записи появился Тайгет Касар, Галоян судорожно втянул носом воздух.
Из черного огня чужак будто вышагнул под слабый свет. Он ничуть не торопился – замер рядом с жертвой, возвышаясь над ней, словно монумент. На нем куртка с поднятым воротом, синие джинсы и кроссовки – он словно оказался здесь случайно.
Внутри у меня возникает смертельная воронка, я вся холодею.
Чужак преодолевает расстояние до жертвы с медлительностью человека, который пресыщен всеми удовольствиями на свете. Девушка забивается в самый угол и застывает, лишь ее грудная клетка ходит ходуном от надсадного дыхания.
Чужак присаживается перед ней на корточки, убирает волосы с ее лица, чтобы хорошенько рассмотреть свою новую хейэри. Он кажется терпеливым и ласковым – по крайней мере, я вижу, как он стирает слезы с ее щеки. Но в следующую секунду, он склоняется к ее лицу и проводит языком по ее губам. Она дергается так резко, что и во мне все вздрагивает. Спокойным движением Тайгет хватает ее за волосы и, поднимаясь, тащит за собой по полу. Ее ноги дергаются, она истошно кричит…
– Хватит! – подскочив на ноги, я постаралась выбраться из-за стола.
Сердце забило во мне так яростно, что я пошатнулась.
– Вы не видели еще самое интересное, –
Я с силой оттолкнула его, выбегая прочь из кабинета.
И каково же было мое удивление, когда я врезалась во что-то твердое и непоколебимое, словно стена.
– Эля?
Я подняла глаза, полные слез, – Суров.
***
Это часть моей жизни была самой неинтересной. Ее смело можно поставить на перемотку, потому что она наполнена лишь глупыми переживаниями. То, что происходило в моей душе, пожалуй, стоит, вообще, не брать в расчет. Контактер не должен быть пристрастен, тем более к объекту исследований.
Это что-то вроде Стокгольмского синдрома, сказал бы профессор Севастьянов. Мне же на ум шла иная догма: «Вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя[1]». Мне казалось, я влюблена… Смешно, конечно, но влюблена так сильно, что боль от увиденного до сих пор выворачивает жилы в моем теле.
Я вспомнила глупую сцену в коридоре, когда дала деру, едва Суров попытался ухватить меня за рукав толстовки. Наверное, он не ожидал, что я буду настолько неблагодарной и отнесусь к нему с таким пренебрежением после нашей разлуки. Но все было гораздо хуже – я просто возненавидела его…
… их всех!
И теперь я сидела на корточках, прижавшись спиной к стене, обдумывая, кому я, вообще, могу доверять? Не бросят ли меня на съедение чужаку, если понадобится? Очень удобно прикрывать свои омерзительные поступки заботой обо всем человечестве.
Что сказал бы Суров, предъяви я ему то, что он сделал с той девушкой?
Стал ли он плохим человеком, пожертвовав незнакомкой ради блага миллионов людей? Стал ли?
Нужно ли сейчас думать об этом, сокрушаться о жестокости людей, страдать от непонимания того, за что именно я борюсь?
В мире еще много хорошего, черт возьми. В людях много хорошего.
Я вскинула голову, заметив, что надо мной возвышается Севастьянов.
– Дайте минутку, пожалуйста, – зажала я переносицу. – Мне просто нужно немного времени.
По-старчески кряхтя, он уселся рядом со мной.
– Знаете, о чем я подумал, Эля? – спросил он. – Когда чужак сказал, что он часть Халара, мы подумали, что он некое производное от этой материи. Но теперь я склонен думать, что он напрямую с ним связан. Получая эмоции от вас, он транслирует их дальше. Это, как уколоть руку – боль возникает только в руке, но мозг понимает это и запоминает. То есть, я подумал, что чужаки – это средства познания нашего мира. Они существуют для решения определенной задачи, но попутно собирают материал о нас. Эмоции и чувства – это тонкий мир, Эля. Они ощущают эмоции страха и злости как закономерность, иные чувства вводят их в ступор.