Дочь атамана
Шрифт:
— Да ты спятил, — возмутился отец, — такую красу — в упряжь!
— Обязательно, обязательно в упряжь, выносливость повышать. И попоны долой. И без кнута всенепременно. Лаской надо брать, Александр Васильевич, лаской! Приучать голубчика слова слушать…
— Саша, забери его от меня, — взмолился отец.
Марфа Марьяновна вывела лишившегося рассудка Шишкина вон, тихонько его увещевая.
Отец раздраженно запустил пальцы в густые волосы, сбросил с пальцев перстни, потребовал анисовки, выпил и размягчился:
—
Саша взвизгнула и бросилась ему на шею:
— Да Шишкин жеребцу свой дом отдаст и в свою постель уложит!
— Будет, будет, — заворчал отец, не слишком-то уворачиваясь от объятий. — Ну же, Саша, скажи мне: не скучно тебе здесь?
— Да мы еще и недели не прожили!
— А сколько дел наворотили! Иные и за год столько не успевают.
Он усадил Сашу рядом с собой, взял за руки, заглянул в лицо:
— И чем же ты занята, егоза?
— С утра слоняюсь по дому, после обеда — по саду, — засмеялась она. — Ну, не делайте такого лица. Сейчас начнется строительство конюшен и архиповской мастерской, а мы с Шишкиным и Михаилом Алексеевичем отправимся в вояж по заводчикам, подбирая себе племенных. А там и весна.
— А Михаилу Алексеевичу зачем в вояж? Его дело — за стройкой смотреть.
— Как можно не взять, он ведь уже десять книг по коневодству прочитал! Разве зря?
— Как он тебе, Саша? — небрежно спросил отец.
— Михаил Алексеевич? — также небрежно ответила она. — Обыкновенно. Совестливый вроде, старательный. Семеновича от чугунков спас, Аннушку завел. Вы пробовали уху? В ней даже перьев не плавало!
Отец уехал через три дня, забрав с собой Мелехова и оставив Бисквита. Дом разом опустел, притих, потускнел.
Саша махала вслед, пока аллея не опустела, а цокот копыт и скрип колес не стихли.
Домашние, высыпавшие на проводы всей гурьбой, тут же разбрелись по делам, а она еще долго бродила туда-сюда по дорожке, усмиряя острую грусть из-за разлуки с отцом, беспричинно овладевшую ею.
А ведь привыкла, привыкла к долгим разлукам — вольный атаман только зимой в городе жил, а потом до самой поздней осени ищи ветра в поле! И не всегда он брал с собой дочь, чем старше она становилась, тем реже и реже.
Успокаивая себя тем, что если бы не мамина смерть, то Саша давно была бы выдана в другую семью и отца бы годами не видела, она воспряла духом и решительно направилась во флигель, куда уже несколько дней не казала носу.
Михаил Алексеевич нашелся в конторке. Обложившись доходными тетрадями Мелехова, он увлеченно делал пометки и крикнул, не поднимая головы:
— Груня, мне ничего не нужно!
— Как удачно, что я с пустыми руками.
— Саша Александровна, — воскликнул Михаил Алексеевич увлеченно, — оказывается, если поля с горохом и капустой менять
От удивления Саша рассмеялась — она и не думала прежде, что горох с капустой могут оказать такое влияние на человека. Глаза у скорбного вдовца оживленно блестели, щеки порозовели.
— А вы, я смотрю, совсем освоились, — оглядываясь по сторонам, заметила Саша.
Безделушки и статуэтки исчезли, как и гравюры на стенах, и шелковые подушки. Флигель вернулся в изначальное состояние — простое дерево, деревенские пестрые половики, жизнерадостные вышитые занавески на небольших оконцах.
Саша прошла по передней, заглянула за огромную, заново побеленную печь со множеством печурок — крохотная кухонька сияла чистотой. Вся утварь была натерта до зеркального блеска, напомнив владения старика лекаря. А связки трав, тянущиеся по нитке от печи к окну, лишь усугубили это впечатление.
— Откуда? — задалась Саша вопросом, невесомо прикасаясь к сухому зверобою и мяте.
— От ведьмы, — откликнулся Михаил Алексеевич, покинувший конторку и теперь подпиравший дверной косяк плечом. — Для чая.
Плечи у него были саженные.
— Михаил Алексеевич, — лукаво спросила Саша, — вы опять на свидание бегали с окороком за пазухой? А ведь доктор велел лежать!
— Я не бегал, а степенно ползал. Со всем уважением к рекомендациям доктора. Вот, получите.
Он подошел к богатому буфету, украшенному резными узорами и со множеством крошечных секретов, выдвинул один из них и достал оттуда небольшую фаянсовую банку.
Саша с интересом приняла этот странный дар, открыла крышку и принюхалась к свежему легкому запаху полевых трав. Это была мазь, светлая, с зеленцой, густоты пчелиного воска.
— Что же это?
— Морок, — ответил Михаил Алексеевич весело. Он стоял совсем рядом, и Саша опять поймала себя на неловкости от такой близости, но отодвигаться ей показалось грубым и нарочитым. — Когда снова заявится граф Плахов, нанесите мазь на лицо, и оно на короткое время станет на диво безобразным.
Саша хлопнула ресницами, соображая, что же именно сейчас услышала. А потом до краев преисполнилась жгучей обидой:
— Так вот каким манером, Михаил Алексеевич, вы намерены незваных гостей от меня гонять! А я уж размечталась, что вы кочергой его отметелите!
— Я не могу кочергой, — ответил он едва не испуганно. — Зарок дал, Саша Александровна, не причинять никому вреда.
— Вот уж сомневаюсь, — она сжала банку в кулачке, — что получится укротить мое тщеславие. Да и кто решится обезобразить себя?
Михаил Алексеевич кротко улыбнулся, взял Сашу за руку и осторожно разжал кулачок. Она охнула, сообразив, что он задумал. Отступила назад, поднеся ладонь к округлившемуся рту, но перечить не стала. Любопытство жадным огоньком занялось от пяток и быстро поглотило всю Сашу.