Дочь Белого Меча
Шрифт:
— Это был ягель, — сказал Вазила.
— Ну даже ягель. Всё равно как-то странно.
— Может быть, когда Лютобог отсюда уходит, тут становится лето? — предположил Ний.
— Может… — с сомнением сказала Ягмара. — Может, и так…
Прибежал мальчик, посыльный одного из людей Галамлиэля, принёс записку. В записке говорилось, что судилище над сыном Галамлиэля откладывается на час, на после заката — и значит, начнётся тогда, когда диспут на площади будет в разгаре.
То есть, скорее всего, и не начнётся вовсе…
Акболат оделся во всё тёмное и пошёл в комнату для молитв. Там он просто сидел и ждал, когда пройдёт
Потом он снял со стены и надел на шею под одежду тангу Лютобога. По двум соображениям. Если его убьют, это отведёт подозрение убийц как от всех бетхани Заратуштры вообще и от Мокшана в частности, так и от садокидов. А кроме того, с каких-то пор Акболат стал понимать, что, пожалуй, нашёл себе своего бога-покровителя.
Это с его ледяным дворцом картина несколько лет висела в ногах его кровати, и это её он видел каждое утро, просыпаясь…
Мастер никогда не говорил об этом, но Акболат не мог не понять, что это неспроста: ведь Лютобог был единственным, кто судил других богов.
Пришёл Шеру, помолчал рядом. Акболат положил ему руку на плечо, прося уверенности. Шеру уверенностью поделился. Спросил: может, помочь чем-то ещё?
Позаботься о девочках… если что.
Всё будет в порядке, сказал Шеру.
Настал час.
Акболат велел Араму отправить пустыми парадные крытые носилки к площади дебатов, а сам сел в простые, для деловых встреч. Дорога его была в сторону порта, и где-то на полпути сквозь мерный топот носильщиков он впервые услышал гомон толпы. Через волосяную сетку окон было плохо видно, но показалось, что в направлении площади переулками бежали люди с дубинками и факелами.
Как бы весь город не сожгли, подумал он. Хотя эти дома не сожжёшь…
Не доходя портовых ворот, там, где начинались и гостеприимные дома, он велел остановиться. Сейчас пустой, стоял крытый досками и соломенными матами крытый рыночек на два прилавка; днём здесь торговали пирогами, пивом и местным квасом из сосновых побегов.
Акболат скользнул наружу, велел носильщикам отойти к дому Двух сестёр и там ждать его, сам остался. Быстро сгущались сумерки, готовые стать тьмой. Позади уже слышно было, как дрались.
Вдруг он испугался, что всё рассчитал неправильно и что пророк Эзра со своим чудовищем не на тетреме, а в лагере царевича. Что из того, что никто из соглядатаев его там не видел?..
Он взлетел на навес рынка и распластался там. Тетрема отсюда была видна, и были видны масляные огни на палубе.
И ровно в тот момент, когда он их увидел, огни начали гаснуть.
Всё рассчитал Акболат и сделал бы дело тихо, но случилось то, что случилось: едва стонущие под тяжестью гроба носильщики миновали навес, на котором изготовился к прыжку Акболат, как из-за угла наперерез им выскочили десяток парней с факелами и дубьём; красные повязки перехватывали их лбы. Помост с гробом качнулся, накренился, заскрипел.
Схватка началась и продолжалась молча, без слов, и только громкое дыхание и хэканье позволяло понять, что же это за удары твёрдым по жёсткому сыплются один за одним…
Факелов стало как будто больше, но нет, это были не факелы: занялся угол крыши.
Медлить уже нельзя, хотя момент для нападения — едва ли не худший…
Акболат, широко раскинув руки, прыгнул высоко и далеко, чтобы одолеть расстояние в один ход. В темноте его приняли бы за колдовскую нечисть, жар-птицу, — и, может быть, даже бросили бы помост и разбежались. А так он был просто человек в одежде с широкими рукавами…
Второй ход, без остановки — открыть гроб. Рвануть за эту крышку на себя и вниз…
Крышка была как из свинца. Может, и вправду из свинца. Затрещали мышцы, но вот она приподнялась и поползла, поползла вниз,
Кто-то схватил его за ногу. Тут же отпустил. Кто-то другой схватил снова…
Напрягшись изо всех сил, Акболат толкнул крышку в сторону. Она упала беззвучно.
Так вот ты какой, Черномор…
Много его изображений видел Акболат прежде, но в этом, настоящем, было что-то такое, чего не могла передать самая искусная кисть и самый мастерский резец.
Это были мощь и ужас, которые внезапно сгустились над лицом и телом, как над горой сгущаются прозрачные облака. Но пока и сквозь облака было что-то видно…
В гробу лежал карлик-горбун ростом едва ли по грудь взрослому человеку. Он был одет во что-то яркое-расшитое-расписное; красные загнутые носки огромных сапог торчали высоко, выпирали из гроба, и так же выпирал натягивающий парчу штанов здоровенный член, в который карлик вцепился обеими руками. Лицо и голова более всего походили на изображения: высокий и узкий покатый лоб, плавно переходящий в откинутые назад короткие рога; сильно изломанные брови, глубокие провалы пока ещё закрытых глаз, втянутые щёки, глумливый рот, очень длинный, нечеловечески длинный подбородок, переходящий в нечеловеческую же бороду из волос толщиной в тетиву. Борода спускалась к ногам и, наверное, была длиннее самого карлика. На голове у него, не прикрывая рогов, надет был длинный красный колпак, загибающийся вниз и лежащий вдоль туловища тоже до самых ног…
Кожа лица и рук была почти чёрная, с жирным и даже студенистым блеском.
Это было мгновение жизни, растянувшаяся очень надолго. А потом время как бы схлопнулось.
Всё произошло одновременно.
Помост накренился, Акболат еле удержался на гробе — как на взбрыкнувшей норовистой лошади. Выхваченный из-за пояса кинжал из вороного драконьего стекла запутался в широком рукаве, и первый удар пришёлся Черномору хоть и в грудь, но вскользь. Он начинал шевелиться, а завеса ужаса стала настолько плотной, что даже Акболат ощутил дрожь. Пока ещё движения Черномора были тупыми и бессмысленными, но вот-вот он очнётся окончательно. Акболат вытащил застрявший кинжал и нанёс второй удар резко и без замаха, снова целя в сердце — но теперь помост грянулся об землю всем весом и заплясал на ней, как серебряное блюдо на каменном полу. Острие кинжала застрядо между пластин спрятанного под платьем панциря — а может, и рёбер — и обломилось, выдав сноп искр. Глаза бога раскрылись. Они были как у змеи — с вертикальным зрачком. Вокруг помоста кто-то кому-то крошил черепа — и вдруг все пали. Черномор начал вставать, не сгибаясь в поясе, а весь прямой, что-то его выталкивало из гроба, что-то такое, что велело Акболату согнуться и умереть. Это была даже не злая воля — это было чудовищное отвращение, спасти от которого может только смерть. Он схватил бога за бороду и так удержался. Третий его удар пришёлся во что-то вязкое, он так и не понял, во что. Черномор слепо молотил руками вокруг себя. Акболат принялся не колоть, а рубить, уже наугад. Бог поднялся во весь рост, и хотя он был горбатый карлик, сейчас он стал вровень с Акболатом. Акболат, не отпуская бороду, два раза крутнул кистью, наматывая её на руку, чтобы не выскользнула. И снова рубанул — теперь низко, по бедру — пустить кровь. Но получилось, что будто по граниту — удар отдался в руке, отсушил по локоть. Слышан был вскрик лопнувшего чёрного стекла. Черномор поднимался вверх, раскинув руки. Остатком клинка Акболат попытался ткнуть его в живот, но Черномор, похоже, даже не почувствовал этого. Он был уже высоко, Акболат видел под собой несколько обширных пожаров. Бросив бесполезную рукоять кинжала, Акболат полез за воротник, нащупал тангу Лютобога, вцепился в неё зубами. Черномор затрепетал, задрожал, но продолжал лететь.