Дочь друга. Ненужные чувства

Черно Адалин

В двух словах пересказываю Герману историю. Он слушает молча, а после хмурится. Орлов и ему знаком. В свое время кого он только не доставал по моему делу. И персонал, и главврача, и коллег-хирургов. Ему очень уж хотелось узнать, как я устроился на новом месте работы и почему за меня так рьяно стоят все вокруг, тогда как доказательств, по его мнению, было достаточно.

Помнится, он не угомонился даже тогда, когда стало известно, что наркоту мне в кофе плеснули, и операцию тогда проводила стажер, потому что меня буквально пришлось выносить из операционной.

Ходил, допрашивал, узнавал, копал. Считал, что все это — подстава от моего брата-адвоката. И наша на тот момент анестезиолог ничего не могла подсыпать. Святая мученица прямо.

— Дела-а-а-а, — тянет Герман. — И че делать будешь?

— Дождусь, когда закончит свою стажировку и уедет.

— Свалилась, конечно, но и ты… Кирилл. Не твоей зоны ответственность. И вообще…

Он смотрит на меня осуждающе. Прямо как я сам на себя каждое утро. Знаю ведь, блядь, что не стоило лезть. Знаю! И все равно это все как-то неважно теперь. Должен — не должен. Уже не имеет значения. Я осознанно лишил ее девственности и продолжаю пользоваться ее телом. Дима узнает — морду мне, конечно, почистит хорошо. Вряд ли он оценит оправдание “она сама себя предложила”. Я бы, будь у меня дочь или даже сестра, не оценил.

— Антон тебя отстранит, знаешь?

— А я, по-твоему, зачем пришел? Показаться, вот.

— Орать будет.

— Будет.

У нас недостаток хирургов. Больница в последнее время стала шире, реклама действует лучше, пациентов прибавляется, а вот хирургов… То Андреичу не нравится кандидат, то зарплата, которую тот требует, то еще что-то. Вечно находятся отговорки. Иногда мне кажется, что он просто не хочет нанимать никого, чтобы не платить, а мы тут зашиваемся. Ни дня продыха. И если Герману нормально, то я в последнее время чувствую, что сдаю. Начинаю срываться на пациентах и персонале, вообще стал каким-то нервным, а хирургу таким быть нельзя. Чревато неудачами и леталкой.

— Ну, удачи, — лыбится Герман.

— Тебе удачи. Уверен, что справишься?

— У нас выхода уже нет, Кир. Тянуть дальше нельзя, хирургов, кроме тебя, нет, а ты вот… не в рабочем состоянии. Так что придется. Это на неделю?

— Ага. Плюс-минус. Поговорю сейчас с Андреичем, пусть нанимает кого. Ищет вот прям экстренно.

— Найдет он, как же…

На этом и расходимся. Я иду в кабинет к главврачу, а Герман в операционную.

Я должен был сегодня ему помогать, но со сбитыми костяшками и перебинтованной правой рукой сделать это нереально. Я там скорее мешаться буду, чем окажу реальную помощь.

— Не понял, — шокированный Андреич таращится на меня, как на привидение.

— Отпуск у меня незапланированный, — сообщаю, присаживаясь в кресло.

— Ну еб твою мать, Кирилл! Что вы как дети-то?! Ты же хирург, — начинает отчитывать. — Руки — твое все. Вот что ты без них? На кусок хлеба ведь не заработаешь.

Одна бровь самовольно приподнимается в удивлении. О том, что мне нахрен не нужно на хлеб зарабатывать и я тут работаю из-за искренней тяге к хиррургии, тактично умалчиваю. Да и

Андреич, видимо, поняв, что ляпнул херню, затыкается, переводя тему.

— Молодежь… Вот где ты это поставил? А если бы перелом, Саенко? Что бы ты потом делал, а? Перелом это, можно сказать, все… Для хирурга конец карьеры, а ты… — он резко машет рукой. — Ты светило же. С Германом на пару вы незаменимы. И такое вот…

Он явно расстроен. Впрочем, и для меня радости мало. Я предпочел бы сейчас стоять в операционной и набираться опыта. Все же такие операции в нашей больнице проводятся не так часто.

— А операция как же? — словно вспоминает Антон Андреевич.

— Герман сам справится. Он в этом разбирается лучше, вы же в курсе.

— Он-то справится, а тебе опыт разве не нужен?

— Я все равно там бесполезен.

— Вот не соглашусь… Давай, беги-ка ты в операционную, если не поможешь физически, может, заметишь чего и подскажешь.

— Спасибо.

После дезинфекции захожу в операционную. Герман при виде меня не ведет и бровью, словно совсем не удивлен моему появлению.

— Пришел учиться? — хмыкает.

— Андреич отправил. Сказал, может, помогу чем.

— А вдруг? У нас тут труднодоступная опухоль на печени. Твое присутствие точно не помешает. Уверен, что сможешь сосредоточиться?

— Уверен.

Ни хрена, на самом деле. Мысли первые пару минут, пока пациента подключают к аппаратуре и вводят в сон, возвращаются к Кате.

Когда уходил с утра после бессонной ночи, она лежала на кровати. В мыслях до сих пор ее образ с голой спиной и разметавшимися по подушке белокурыми волосами. Вот как, блядь, тут сосредоточиться на чем-то? Крошит изнутри от ее нежелания меня слушать.

— Что скажешь, Кир? — Гера приводит меня в чувство.

Смотрю на мониторы, на которые выведено место операции.

— Хуево все, что скажу. Даже хуже, чем предполагали.

— И сильно хуже, — кивает. — Не уверен, что удалим.

На несколько мгновений Герман теряется, хмурится, закрывает глаза, словно собираясь с мыслями.

Следом просит инструменты.

Я слежу, полностью отключаясь от внешних мыслей.

Сосредотачиваюсь на том, что вижу. Не уверен, что смогу что-то ему подсказать, но запоминаю, как он работает. Собранно, выверенно. Я к этому стремлюсь, особенно сейчас, когда внутренне всего колотит до сих пор.

— Блядь…

— Опухоль приросла к вене, — замечаю.

— На МРТ этого видно не было. Та-а-ак…

Тормозим на некоторое время. Смотрим на место иссечения.

— Без повреждения явно не получится, — замечает.

— Повреждай.

— Она может истечь кровью, Кир.

— А так она умрет от опухоли. Вариантов нет, Гера. Ты уже начал операцию. Нельзя оставить половину там.

— Знаю.

Меня немного потряхивает, когда он снова берется за ручку электрохирургического ножа. Дергаюсь, когда делает надрез за надрезом. Аккуратно, с точностью ювелира. Шаг за шагом приближается к вене, отсекая от нее частички опухоли.