Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия
Шрифт:
Поблизости, в пятнадцати шагах, метался чёрный шар. В отличие от ракеты, он почти не дымился.
«Как мой снежок», – подумала Джейн, тут же осознав, что думать сейчас совсем не время. Старый пьянчуга Мэрфи осознавал ещё быстрее: он просто толкнул Джейн на землю. Однако та успела встать на четвереньки, обхватить руками шею Крима и уложить его на траву. Разве пёс виноват, что люди играют в свои убийственные снежки?
Потом было действительно громко…
Джейн поднималась медленно и аккуратно, оглядываясь, не упадёт ли ещё одна бомба. Мэрфи её осторожно отряхивал. Не понимающий,
Молодой джентльмен поднялся чуть позже, уже без шляпы, укатившейся в сторону взрыва. Джейн видела, как он осторожно, даже с опаской, идёт в эту сторону, будто бомба могла взорваться ещё раз. Кроме шляпы джентльмен поднял цветок мака, выросший на этой несчастной почве, но теперь вырванный из земли бомбой, вернулся и с застенчивой улыбкой (лицо бледно от страха) протянул его Джейн.
Та поблагодарила и поняла: не все отделались недолгим страхом. Неподалёку пехотинец-зритель поддерживал своего товарища, такого же зеваку, не успевшего лечь.
Джейн, не выпуская цветок, подошла к нему, сама удивляясь, как осмелела за неделю и как многому научилась в госпитале. Не обращая внимания на удивлённый возглас санитара-добровольца, она оглядела его товарища, заглянула в глаза.
– Контузия, надеюсь, лёгкая, – сказала она. – Все равно, сэр, зайдите в госпиталь.
И сама направилась туда же. «Задали наши работу Катерине Михайловне, теперь и у меня появилась», – подумала она. Действительно, к батареям уже спешили санитары и сменные расчёты.
Из дневника Джейн
«Май 1855 года. Окрестности Севастополя
Русским явно подвезли порох – работы в госпитале прибавилось. Иногда раненые поступают вечером, поэтому уходить домой засветло, как прежде, неудобно, хотя я добровольная помощница и никто не сказал бы мне ни слова. Я договорилась с милейшими миссис Кларксон и Боттли (мысленно я называю их Клушка и Болтушка соответственно, и пока, слава Богу, не проболталась вслух), и мы распределили дни, кому из нас задержаться, причём иногда до полуночи и позже.
Обычно в такие дни меня провожает Мэрфи, но случаются исключения. С начала осады Мэрфи нашёл под Севастополем немало друзей и даже родни. Когда бывают именины или какие-нибудь годовщины, его приглашают, и он вежливо отпрашивается у меня, обещая «посидеть часика три и прийти». Скоро я поняла, что, когда случаются эти трехчасовые посиделки, мне придётся идти домой в одиночку или ночевать в госпитале. У меня уже появилась своя койка в палатке, где живут Клушка и Болтушка, но иногда хочется отдохнуть от госпиталя. К тому же удивительное звёздное небо и славно пахнущие весенние травы делают ночное возвращение приятным. Я даже беру на поводок Крима, как иногда делают слепые.
Узнав о моих тёмных прогулках, мистер Сазерленд, пожалуй, самый симпатичный из хирургов, дал мне пистолет – маленький, капсюльный, легко помещающийся в ридикюль. По его словам, пёс – это хорошо, но пистолет не помешает тоже. Сперва он потребовал показать,
Теперь я возвращаюсь домой с Кримом и пистолетом. Не скажу, что мне боязно, но чуть-чуть тревожно. Если днём кажется, что папин домик почти рядом с палатками солдат, то ночью – будто один.
Однажды я рассказала мистеру Сазерленду о Саше, тот пообещал поговорить с начальником госпиталя, который мог бы в свою очередь поговорить с майором, начальником тюрьмы. За две недели разговор так и не состоялся.
Но тут произошло то, что русские называют okazia. Я познакомилась, даже подружилась, с сержантом Меткалфом из полка «зелёных Говардов». Все-таки йоркширец, почти земляк, из Хелмсли, это милях в двадцати от Освалдби-Холла, а выговор у него точно как у садовника Джека.
Беднягу контузило, да ещё и ушибло об орудие при взрыве порохового ящика («Чёртова клоунада, – прокомментировал эту историю сам сержант, – ни одна пуля не зацепила, зато получил пушкарское ранение»). Несколько дней я ухаживала за ним, пока он почти не мог двигаться от ушиба, потом оказывала различные мелкие услуги, вроде покупки табака, иногда на свои деньги. При этом он, как и прочие раненые, требовал от меня историю моих русских приключений. Я немножко устала её рассказывать, тем более уже забыла, сколько раз за мною гнались волки, выходило, будто уже трижды. Но все же повторяла рассказ, не забывая и спутника Александра.
Сержант быстро поправился, стал даже гулять, чуть-чуть кривясь и хромая, и сообщил мне, что начальство перевело его охранять тюрьму, в том же чине. Я напомнила ему про Александра, он сказал, что могу посетить его, едва он приступит к своим новым обязанностям. Только просил прийти или очень рано, или поздно. Здесь, как и на борту «Саут Пасифика», офицеры посещают пленных в любое время, но предпочитают делать это днём. Распространяется ли это правило на меня, неизвестно, ведь я, пожалуй, единственная офицерская дочь на весь британский осадный лагерь.
И я вспомнила одну из многочисленных мудростей Данилыча, сказанную им в дороге. Как звучит она по-русски я не помню, а смысл её, переведённый Сашей, таков: если нужно чего-то добиться от полиции, надо действовать через констебля, а не через инспектора».
Счастливчик с сомнением глядел на незнакомцев. Его не успокаивало, что на него самого они глядят с не меньшим подозрением.
– Отличные парни, мистер наниматель, – успокоил его Билли. – Коротышка Пьер – свиреп, как зуав, но умен, поэтому не носит их форму, а разбойничает только в своих интересах. Верзила Ганс – из Иностранного легиона: гнёт подковы, сначала сдирая их с лошадей, а если всадник артачится, душит его одной рукой. Ну, это я чуток… но вообще, парни они славные. Оба ждут, когда падёт Севастополь, пока же согласны обделать любое полезное и выгодное дельце.