Дочь Клеопатры

Моран Мишель

— Хозяйка, повар сказал, что ужин готов.

— Рано! — рявкнула госпожа, и бедняжка съежилась.

Я впервые слышала, чтобы Октавия повысила голос на кого-нибудь из рабов.

— Мы можем остаться здесь и смотреть на пожар, — произнес Витрувий, — а можем пойти на виллу. Девушку все равно не вернуть.

Невеселый это был ужин. Вместо праздника в честь возвращения воинов получилось безрадостное поедание пищи. В триклинии к нам присоединились Галлия и учитель Веррий. За ужином все намеренно избегали разговоров о том, что произошло на Палатине. Рабыня сыграла

на арфе, нам подали несколько блюд и вина, после чего Марцелл принялся расписывать свои подвиги, а Тиберий даже попотчевал нас поэмой, написанной после кровавой битвы. Александр наклонился к Луцию и прошептал:

— У тебя получилось бы куда лучше.

Заметив, как они секретничают, племянник Августа вопросительно посмотрел на меня. Я беспомощно улыбнулась. Интересно, ему-то как долго известна вся правда?

— Что нового в Риме? — обратился ко мне Марцелл.

С новостями было негусто. Разве что Парфенон почти завершили, да месяц назад началось строительство театра.

— Сходим посмотреть завтра? — обрадовался Марцелл.

— Хочешь сказать, после школы? — напомнила мать.

Не будь рядом Веррия, думаю, наш доблестный воин закатил бы глаза. Вместо этого он любезно улыбнулся.

— Ну конечно… скажи, Витрувий, как мой театр будет выглядеть?

— Не спрашивай у меня, — усмехнулся тот. — Спроси у Селены. Она твой архитектор.

— Серьезно?

— Разве не ты велел доверить ей главный эскиз?

Марцелл широко ухмыльнулся.

— Ну так что?

— Будет похоже на Большой цирк, — начала я.

Он довольно хлопнул себя по колену, и у меня от счастья едва не лопнуло сердце.

— Арки в три яруса и колонны в коринфском стиле, — продолжила я.

— Хватит места для скачек?

— Сын! — укоризненно воскликнула Октавия.

Все только рассмеялись.

В конце вечера Юба застал меня врасплох, когда я исподтишка следила, как Марцелл прощается с Юлией до утра, как обещает ей долго-долго не уезжать больше ни в какие походы.

— Их брак был предрешен много лет назад, — произнес нумидиец. — Что теперь толку глазеть?

— Я не глазею! — вырвалось у меня.

— А как это называется?

— Наблюдаю…

Я хотела сказать что-нибудь еще, но Юба уже удалился.

Брошенное им замечание терзало меня всю ночь. Даже наутро, во время занятий, когда полагалось внимательно слушать Витрувия, я продолжала думать об этих горьких словах. Впрочем, когда Фаустина ворвалась в атрий, прервав салютарий Октавии, Юба все-таки вылетел у меня из головы.

Витрувий поднялся из кресла. Я взглянула на него.

— Кажется, кто-то кричал?

— Не знаю.

Мы отправились посмотреть.

— На каждом храме, — захлебывалась рассказом Фаустина, — висит воззвание, длинное, что твоя стола. И еще, говорят, Аквилу прикончили!

— Во сне? — воскликнула я, вспомнив желание Юлии.

— Нет, — обернулась девочка. — На Авентине. Его бросили подыхать, как свинью, и никто не хочет идти свидетелем.

— Почему я не удивляюсь? — прошептала Октавия.

В атрий вбежали Луций и Александр.

— Что случилось? —

спросил у Витрувия сын.

— Свершилось плебейское правосудие, — отвечал тот.

Между слушанием по делу Туллии и нашим июньским отъездом на Капри появилось еще семь воззваний. Агриппа выставил часовых у всех святилищ, но мятежник стал приколачивать свитки к окнам лавок, каждая из которых немедленно обретала невероятную известность среди плебеев. А когда лавочникам пригрозили заточением, воззвание появилось прямо на массивных кедровых дверях виллы Августа. Свиток сорвали еще до того, как мы успели его прочитать, но кое-кто из рабов его видел. История разнеслась по Риму со скоростью вспыхнувшего пожара.

Глава восемнадцатая

Дождавшись лета, Октавия заметно повеселела. Наконец можно будет уехать на Капри, подальше от озлобившихся плебеев. Она не рассказывала мне о своей благотворительности, зато Витрувий как-то проговорился: в некоторых домах люди отвергали помощь, предпочитая красть или попрошайничать на улицах, лишь бы не принимать подачек патриция.

Когда наше судно, покинув берег Неаполя, взяло курс на маленький остров, где на скалах высился приморский дворец Августа, Александр повернулся ко мне:

— Думаешь, Красный Орел едет с нами?

Я посмотрела через перила на Октавию и Витрувия, отдыхавших на палубе под сенью тонкого льняного навеса.

— Стоит ему еще раз проявить себя, и в округе обыщут каждый дом.

— Не удивлюсь, — произнес мой брат, — если Капри уже кишит переодетыми солдатами, которые только и ждут его промаха.

— В Риме и это не помогало.

— Рим не остров, — заметил Александр.

Но вот минула первая солнечная неделя безмятежного отдыха в Приморском дворце; Красный Орел не напоминал о себе, и преторианские стражники понемногу начали утрачивать бдительность. Они резались в кости, лакомились пойманной рыбой и делали ставки на что попало — хотя бы на быстроту проплывающих лодок и на высоту ближайшей пальмы.

Теперь, когда Август и Ливия ни за кем не следили, нам разрешалось делать все, что угодно. Даже Тиберий и Друз постепенно втянулись в общее веселье, плавая вместе с Марцеллом на лодке к Синему гроту, где царевичи Рима устроили плавательный бассейн. Стены его покрывали росписи в виде Нептуна, вздымающегося из волн; статуэтки бородатого морского божества красовались и в нишах, высеченных прямо в скале. К окончанию лета, когда Клавдия осмелела настолько, чтобы тоже наведаться в грот, Агриппа и Юба отвезли нас на лодке.

— Интересно, почему здесь такая синяя вода? — спросила Клавдия.

Волны переливались восхитительными оттенками васильков, словно кто-то подсвечивал их изнутри.

— Внизу есть отверстие, — пояснил нумидиец, указав на скрытый от глаз проем в скале. — Туда проникают солнечные лучи, вот вода и светится.

— Я первый! — крикнул Марцелл.

И, сорвав тунику, бросился в воду в одной набедренной повязке. Клавдия отвернулась, а Друз и Тиберий последовали его примеру.

— Эй, ты с нами? — окликнул Друз Випсанию.