Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
На душе у него было неспокойно – Якоб понятия не имел, как поведет себя Лехнер. Похоже, сегодня в часовне он здорово разозлился. Поскольку Ксавер сбежал из монастыря, не исключено, что секретарь отправит его, Куизля, обратно в Шонгау. До недавнего времени палач охотно подчинился бы. Но теперь им, как в прежние времена, двигало неуемное любопытство. Он непременно должен выяснить, что происходит в этой долине! Кроме того, Якоб догадывался, что со своим сыном сможет увидеться только в том случае, если Лехнер останется им доволен.
Только сейчас Куизль осознал,
«Как мой отец, старый пьяница, – подумал Якоб. – Может, такова наша судьба?»
Палач не отличался набожностью, но позавчерашнее землетрясение действительно показалось ему знаком Господним. Он просил о чуде – и чудо произошло.
Землетрясение его пробудило.
Тем не менее он ни за что не признается в этом Симону. Что бы ни творилось у Якоба в душе, это касалось только его. Его и всемогущего Творца, перед которым он предстанет однажды.
Оставив часовню Крови Господней, они с Фронвизером вернулись в Обераммергау. Многочисленные кресты и поминальные столбы у дороги напомнили лишний раз, что Господь взирал на эту долину с особым вниманием. Дважды им навстречу попадались отряды вооруженных охотников и лесорубов, высматривающих Ксавера. Однако молодой резчик как сквозь землю провалился. Куизль сильно сомневался, что его когда-нибудь разыщут. В долине и в горах укрытий было более чем достаточно, и Ксавер скорее всего в буквальном смысле слова исчез без следа.
Симон остался в Обераммергау, а Якоб отправился на заклание в Этталь. Когда он прошел в монастырские ворота, несколько бенедиктинцев разбирали сгоревший после землетрясения сарай. Они смотрели себе под ноги, словно бы погруженные в работу, но Куизль знал, что монахи не хотят встречаться глазами с палачом, опасаясь навлечь на себя беду. Дух сплоченности, которым все прониклись накануне, во время пожара, развеялся без остатка.
– Ага, вы только посмотрите, палач вновь почтил нас своим визитом…
Куизль обернулся: по лестнице главного здания спускался аббат. Палач сдержанно поклонился и дождался, пока настоятель Эккарт подойдет ближе.
– Я слышал, ты обладаешь удивительной способностью появляться там, где палачу делать нечего, – самодовольно произнес аббат. – Сначала эта драка на кладбище, потом перед самым землетрясением вдруг объявляешься в монастырском трактире, а теперь вынюхиваешь даже в часовне Крови Господней…
– Там был мертвец, – коротко ответил Куизль. – Цирюльник хотел услышать мое мнение.
– Хм, цирюльник, который по воле случая оказался твоим зятем… Говорят, вы двое копаетесь в вопросах, которые вас не касаются.
Якоб пожал плечами:
– Господин секретарь позволил мне копаться всюду, где я сочту нужным. – Это было ложью, но палач сомневался, чтобы Лехнер с аббатом обсуждали действия презренного служителя. – Как вам уже известно, Зайлер повесился в часовне, – хмуро продолжил Куизль. – Он уже третий
– Этим делом давно следовало заняться духовным властям! – прошипел аббат. – Уж после землетрясения-то должно быть ясно, что Господь нас карает! Нам не следовало затевать мистерию раньше срока. Теперь спасти нас может только вера. – Он злорадно улыбнулся: – Твой хозяин, секретарь из Шонгау, похоже, все равно уже не справляется. Я напишу в Мюнхен письмо, чтобы расследование вновь передали правосудию Этталя. Да, кстати… – Аббат помедлил, словно бы только теперь вспомнил о каком-то пустяке. – Секретарь тебя уже дожидается. Как говорят, он не в особом восторге от своего палача.
Куизль наморщил лоб и огляделся. Великолепный конь Лехнера стоял привязанный возле конюшни, но самого секретаря нигде не было видно.
– Где он сейчас?
Аббат указал рукой в сторону гор позади монастыря:
– Отправился прогуляться по крестному пути. Тебе следует разыскать его, немедля. Проваливай, мне нужно помолиться обо всех заблудших душах этой долины. И о твоей тоже.
Бенедикт Эккарт зашагал прочь, оставив Куизля стоять в недоумении. Своим известием аббат сбил его с толку. Почему, черт возьми, Лехнер ждал его не в монастыре, а где-то в горах? Что ж, ответить на этот вопрос сможет, наверное, только он, секретарь. Поэтому Якоб прошел через боковую калитку, которая вывела его за монастырь. Оттуда вилась тропа – сначала по полям и горным лугам, а потом вдоль ручья и уводила в монастырский лес. Через равные промежутки палачу попадались кресты, символизирующие этапы восхождения Христа на Голгофу, начиная с приговора Понтия Пилата и заканчивая распятием. Куизль невольно вспомнил о троих умерших, которые играли в постановке.
«Кто будет следующим? – думал он, вышагивая по крутому склону. – Матфей, Иоанн или же сам Петр?»
Лоб у палача покрылся испариной. Склон был не то чтобы сильно крутой, но вечер стоял теплый, и Якоб так и не снял плаща. Он бы сбросил его, но не хотелось представать перед Лехнером в потной рубахе, как какой-нибудь крестьянин. Он, черт возьми, палач! И не привык подниматься по каким-то крестным путям только потому, что этого захотелось власть имущим.
Пора уходить на покой…
Куизль прошел с четверть мили, после чего тропа вынырнула из леса и окончилась на возвышенности позади монастыря. Последний поминальный столб символизировал Голгофу с тремя крестами. Рядом стояла скамейка, и на ней в полном умиротворении сидел Иоганн Лехнер. Он был один. Сидел, закрыв глаза и вытянув ноги, и наслаждался послеполуденным солнцем.
– Заставляешь ждать, палач, – произнес он с закрытыми глазами.
– Я человек простой, у меня нет коня или кареты. Времени на дорогу уходит побольше, – проворчал в ответ Куизль и грязным рукавом вытер пот со лба. – Зато я, пока поднимался, у каждого креста молился за здравие господина секретаря.