Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
– Как ты себе это представляешь? Я старый, бедный отшельник, у меня нет лошади. И в монастыре тебе ее точно не дадут. Девице без имени, которая не желает даже рассказывать, что ей нужно в Обераммергау… – Он покачал головой: – Это невозможно. Лучше будет подождать здесь, пока не почувствуешь себя лучше и отправишься пешком.
Магдалена снова откинулась на циновку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой и разбитой. После всего, что ей довелось пережить за последние дни – тревоги, опасения за Барбару и борьба за собственную жизнь, – она осталась
– Тогда все пропало, – прошептала женщина.
Глаза ее наполнились слезами. Монах вздохнул.
– Хватит плакать, – велел он. – Сначала поцелуй, а теперь еще и это! Можно подумать, мы женаты… – Он помедлил. – Возможно, есть решение.
Магдалена встрепенулась:
– И какое же?
– Ну, у меня есть старый упрямый осел. Его зовут Франциском, но он, к сожалению, не столь кроток, как его святой покровитель. Возможно, он довезет тебя до Обераммергау. – Монах подмигнул ей: – Если захочет. Франциск любит лизать каменную соль. Если получит ее вдоволь, то, может, и позволит оседлать себя.
Магдалена рассмеялась от облегчения:
– Боже правый! Да я буду обходиться с ним, словно это осел Иисуса в Иерусалиме!
Брат Константин помог ей выйти из хижины. Над берегом реки гудели пчелы, солнце уже клонилось к востоку. Ноги у Магдалены подгибались при каждом шаге, ее покачивало. Но она уверенно двинулась по узкой тропе, бегущей к монастырю.
Оставалось только надеяться, что Барбаре еще можно помочь.
– Отправляться домой?
Симон в изумлении уставился на Куизля. Он как раз вернулся от Георга Кайзера. После неудачной и, вероятно, последней репетиции они отправились домой к учителю, где пообедали в полном молчании. Каждый предавался собственным мыслям. Даже остатки кофейных бобов мало чем помогли. Но известие палача о том, что ему приказано возвращаться в Шонгау, вывело цирюльника из задумчивости.
– Лехнер не желает, чтобы я и дальше здесь вынюхивал, – продолжал Куизль, закинув ноги на стол, с трубкой в уголке рта. Он устроился на скамье возле печи, где провел прошлую ночь. – Мне следует собрать свои инструменты и с этой минуты держаться от этого дела в стороне. Вчера вечером он сказал мне об этом.
– И вы говорите об этом только сейчас?
Куизль глубоко затянулся.
– Мне нужно было подумать. Да и что изменилось бы, если б я рассказал тебе? Как видишь, я все еще здесь. Лехнер, наверное, взбесится.
– Но с какой стати вам вообще уезжать? – озадаченно спросил Симон. – В том смысле, что Лехнер для того вас и взял с собой, чтобы разобраться в этих убийствах.
– Быть может, мы выяснили чересчур много. – Палач ткнул в Симона длинным мундштуком трубки: – Тебя, кстати, тоже касается его запрет. Видимо, скоро и ты сможешь вернуться к моей ненаглядной дочурке… – Он усмехнулся: – Хочется ведь, признайся?
Фронвизер вздрогнул. За последние дни он едва вспоминал о Магдалене, так стремительно развивались события здесь, в Обераммергау. Оставалось только надеяться, что с ней и
– Файстенмантель пообещал мне кучу денег, если я останусь здесь цирюльником на пару недель, – возразил Симон и тоже сел за стол. – Я не могу так просто взять и уехать, даже если Лехнер прикажет. Да и не люблю я, когда мною двигают, как шахматной фигурой. Мы близки к разгадке, я это чувствую!
Он вздохнул. Просто немыслимо! Если вернуться сейчас домой, то все изыскания окажутся напрасными. И обещанных Файстенмантелем денег ему не видать, а они были бы весьма кстати. А если воспротивиться, придется иметь дело не с кем иным, как с Иоганном Лехнером.
– Но теперь, так или иначе, все переменилось, – добавил он хмуро. – После того, как аббат запретил мистерию.
Куизль наморщил лоб:
– Запретил?
Симон рассказал палачу о том, что случилось на последней репетиции. Тот слушал молча, даже рассеянно. И только когда Фронвизер сообщил об исчезновении Франца Вюрмзеера, Якоб насторожился.
– И как думаешь, куда Вюрмзеер мог направиться? – спросил он.
– Ну, уж точно не домой. Я туда уже заглянул, его жена очень встревожена. И я ей почему-то верю. Она говорит, что в последнее время ее муж вел себя очень странно.
– Хм… А Файстенмантель, по твоим словам, на что-то намекал до этого?
Симон кивнул.
– Он говорил, что ему известно нечто такое, отчего аббат вряд ли будет в восторге. И тогда Вюрмзеер набросился на него, как безумный. Собственно, с этого и началась вся потасовка.
– Дьявол! – Куизль стукнул по столу. – Похоже, в деревне каждый дурень осведомлен об этом деле лучше, чем мы с тобой. Мне даже кажется, что и Лехнеру известно больше, чем он хочет говорить мне. Но я больше не позволю водить себя за нос! – Он вновь ткнул в Симона мундштуком трубки: – Скажи Петеру, чтобы тот со своими приятелями выследил Вюрмзеера. Я хочу знать о каждом его шаге! А ты в это время займешься Файстенмантелем… Черт бы побрал этих двоих, они знают о чем-то, и это может вывести нас на убийцу. Я чую это, или не зваться мне палачом из Шонгау! – Он тронул свой выдающийся нос. – А я между тем примусь за Ксавера. Ему тоже кое-что известно. Если он еще в долине, то я его разыщу.
– И как вы хотите сделать это, если Лехнер отослал вас домой? – спросил Симон.
Куизль хитро улыбнулся:
– Но я давно убрался отсюда. Попрощался с тобой и отправился в Шонгау. Еще в полдень. – Он поднялся и прошел в коридор, где на крюке висели длинный плащ, заплечная корзина и широкополая шляпа. – А это просто старый лоточник бродит по долине и предлагает свои товары. Не исключено, что сегодня вечером он и к тебе постучится… – Якоб решительно кивнул. – Никто из Куизлей не позволит так просто собой командовать. Кое-кому давно пора это уяснить.