Дочь посла
Шрифт:
— Коли так, — сказала я твердо, — передайте, как только вернетесь домой, что на вокзале оставили без билета одну маленькую девочку, едущую к отцу в Индию.
— Вас тысячи, а я один! Не могу же я бросить дежурство и бежать за билетами, — буркнул он.
Поворчав, он повернулся и ушел. Я осталась одна на перроне. Мне так захотелось зареветь!
Но тут я услышала, что дядя в красной фуражке подзывает меня. Я бросилась к нему со всех ног.
— Ты на самом деле собралась в Индию? — уже более мягко спросил он.
— Честное пионерское.
— Одна?
— Почему
— Вот что, — проговорил он почти ласково. — Так и быть, помогу тебе, шустрая девчонка. Подкупила, так сказать, твоя храбрость, отчаянная голова. Пусть мама твоя обратится в воинскую кассу.
Я так была благодарна ему! Не зная, что сказать, я протянула ему руку:
— Меня зовут Шаура.
— Федор Захарович, — ответил он, пряча улыбку под усами.
Дядя Федор сдержал слово: мама закомпостировала билет на ближайший поезд. Как здорово получилось!
Перед отходом поезда дядя Федор оказал мне честь, подойдя к окну нашего вагона. Тут я познакомила его с мамой и братом. Всем он очень понравился.
Я осмелела и стала просить у него красную фуражку, чтобы посмотреть, будет ли она мне к лицу. Однако он не разрешил, сказал, что ему за это попадет. Я и сама не стала настаивать, — зачем делать, чтобы человеку ни за что ни про что попало?
Чем дальше мы едем, тем скучнее становится вокруг. Совсем исчезли леса, нарядные луга, веселые холмы. К нам приближалась страна сыпучих песков, голая степь.
Я очень беспокоилась за Мусу. Если и до Ташкента он не станет на ноги, то не может быть и речи о продолжении путешествия, — не повезут же больного в Индию! Придется ему лечь в больницу или остаться до поры до времени у маминой троюродной сестры, которая живет где-то под Ташкентом, на полустанке. А мне так этого не хотелось!
Хотя Муса и говорил, что у него нет никакой температуры, что он здоров, как боксер тяжелого веса, я все же у начальника поезда выпросила градусник.
И тут, в то самое время, когда я измеряла температуру, в купе вошла мама.
— Ты, Шаура, не беспокойся, температура от уколов так долго не держится, — сказала она. — Брат твой здоров как никогда!
Я тоже обрадовалась как никогда. Оказывается, и она не хотела оставить Мусу в Ташкенте.
А Муса внезапно спрятал лицо в подушку. Плакал он или нет — утверждать не берусь, но он долго лежал в таком положении. Вообще ведь невозможно догадаться, что происходит на сердце у мальчика.
В ташкентском аэропорту нас встретила забавная фигура индийца — в красной рубахе, в кривоносых чувяках и с большим тюрбаном на голове. Он, улыбаясь, всем протягивал руку, в которую была вложена записка со словами: «Едемте со мной в Индию».
Нам очень понравился этот гостеприимный индиец.
У меня отсутствует чувство юмора
Взрослым никогда не угодишь. Если ты поступаешь неправильно, то они удивляются, почему человек ошибся; не меньше они удивляются, пожалуй, и тогда, когда ребенок поступает слишком правильно.
Что касается меня, то у меня полное раздвоение души. Мне ничего не стоит сказать одно, а поступить
Может быть, такая раздвоенность — заразная болезнь? И она передается через какие-то невидимые глазу микробы от человека к человеку? Этого, к сожалению, я точно не знаю.
Например, рассуждаю я всегда правильно. Мне ничего не стоит сказать, что «хулиганы — это те, кто невоспитанные», или «девочки должны быть чистюлями». Это происходит, наверное, оттого, что у меня плакатное воспитание.
Я запоминаю подряд все лозунги и стишки, без которых не обходится ни один порядочный плакат. Может быть, поэтому я произношу так часто правильные слова. Однако, как это ни странно, во время разговора со мною у взрослых тоже получается какая-то раздвоенность… Одни начинают меня хвалить, что я такая рассудительная и правильная, а другим это совсем не по душе. Однажды отец Дальвоса назвал меня даже «классной дамой».
Я не совсем ясно поняла, что он этим хотел сказать. Это хорошо или плохо, когда человек ни с того ни с сего становится «классной дамой»? Мне, однако, показалось, что не совсем приятно быть дамой, да еще классной.
На горьком опыте я убеждаюсь, как трудно налаживать отношения со взрослыми.
Однако самым трудным человеком среди взрослых, с кем никогда не найдешь общего языка, бывают мамы. Она у меня, например, ни от кого не скрывает, что желает видеть меня самой воспитанной девочкой среди всех девочек мира. Что касается меня, то я этому желанию сопротивляюсь как только могу. По-моему, быть воспитанной — дело самое скучное. Вот именно из-за этого «перед последним прыжком через Гималаи», как это написано в путеводителе, у нас с мамой произошла ссора, после чего я чуть не отказалась от поездки в Индию.
Как известно, ссоры возникают по пустячным поводам, которые, по мнению моего папы, не стоят и выеденного яйца. Так и в этот раз сыр-бор загорелся из-за того, что мы решили пообедать в ресторане.
Мне ресторан понравился, особенно вазы с цветами и белые скатерти. Но вскоре все было испорчено. Мама сказала, обращаясь ко мне:
— Шаура, будь добра, не вертись!
На людях она делается очень вежливой, так уже положено всем мамам.
Через минуту она уже говорила:
— Скажи, пожалуйста, откуда у тебя эта привычка — чмокать губами?
Она ведь прекрасно знает, что я неусидчивая. Я не могу сидеть просто так, без дела. Ей также не понравилось, что я болтаю ногами и улыбаюсь дяде в цветном халате, который сидел рядом за столом.
— Улыбаться незнакомому человеку неприлично, — прошептала она.
И пошла, и пошла! В следующий миг сказала мне, что со мною вообще невозможно показываться в общественном месте, а еще через минуту заявила, что не представляет, как я буду вести себя в чужой стране. Сперва я надеялась, что мама одумается и поставит точку. Нельзя же беспрерывно нервировать ребенка! Из-за того, что мама не одумалась и не поставила в нужном месте точку, я поперхнулась.