Дочь Роксоланы

Хелваджи Эмине

– Но они же пленники, – тут же сникнув, заметила Михримах. – Как пленникам оружие дарить?.. Если стражники увидят, даже подумать страшно, что с ними сделают!

– Так это они сейчас пленники, – уверенно сказала Орыся. – Но это ненадолго. Когда мы сбежим, им оружие ой как понадобится!

– Думаешь?

– Точно знаю. И им, и нам. А если стража в эти дни их каземат обыщет, то там уж будет что найти и помимо кинжала.

Представив, что такое и вправду может случиться, она окаменела от ужаса.

– Все равно не то. – Михримах упрямо помотала головой.

– Можно

и просто янтарь в оправе на цепочке подарить. Пусть носит его у сердца. – Орыся прищурилась. – Нет для мужчины лучшего подарка.

– Скажешь тоже!

– А вот и скажу. А потом, когда выберутся из темницы, и кинжал пригодится.

– А Ежи твоему что? – азартно спросила Михримах. – Или ты не догадалась посмотреть?

Орыся потупилась.

– Догадалась. – Она скользнула взглядом по листку с выписками, который все это время держала в руках. – Его камень – Зебергед.

– Это что?

– Остров такой, если на карту смотреть. А если смотреть на самоцветные камни, тогда топаз.

– Ух ты! – воскликнула Михримах завороженно. – Топаз – под цвет глаз. Или у него не так?

– Так. В самом деле под цвет, – прошептала Орыся, чувствуя, как чаще забилось сердце.

2. По двое у двух бойниц

– Они не придут, – наконец-то Ежи произнес вслух то, что давно уже было ясно им обоим. – Что-то случилось.

Тарас ничего не ответил. В последнее время он вообще сам на себя стал не похож. Лежал ничком, размышлял о не сиюминутном, что, как раньше казалось, хорошо да правильно, но теперь уж слишком. Точно не об ужине ведь думает, не о коне, не о том, как сети в Днепр закидывал, при пане Байде казаковал или ходил в набег с атаманом Порохом, – а вот лучше бы об этом. Все лучше, чем черная тоска.

– Или ничего страшного? – Ежи сам не выдержал молчания. – Тут скорее впору удивляться, что они раньше к нам так часто добирались. Это, поди, нелегко…

– Не знаю… – без всякой охоты наконец ответил казак. – Может, просто раздумали они.

– С чего бы?

– А вот сам подумай. Скажем, помогут они нам бежать – не знаю уж как, но помогут. И сами, конечно, тоже с нами подадутся, не оставаться же им тут после этого. Но откуда им знать, что мы их потом, после побега, не продадим в рабство? Просто чтоб к себе не с пустыми руками добраться? Невольницы-то такие дорогого стоят…

– Что?!

– А вот то. Мы-то с тобой, понятное дело, скорее шкуру с себя позволим содрать, чем допустим такое. Но им про то откуда знать? Скажешь, не бывает иначе?

– Дурак буду, если такое скажу. – Шляхтич тяжело уронил голову.

– Во-от, – подтвердил казак. – Им-то неведомо, что мы оба за них головы положим, а если до дома доберемся, так не в рабыни, а в жены возьмем. Разве мы им об этом сказали? Так что не один ты дурень, я не умнее.

– А если скажем, думаешь, поверят? – Ежи смотрел не на товарища, а в вечернее небо за бойницей.

– Меня об этом спрашиваешь? Лучше свою спроси, безымянную. А я Михримах свою спрошу.

На сей раз промолчал уже Ежи. Задумался.

По всему выходило, что если он и был готов ломать свою

прежнюю жизнь, то лишь наполовину, не до конца. Ну, полюбил юную турчанку, ну, важно это, конечно, ну, даже очень. Но ведь не любовь в жизни самое главное, так ведь?

А теперь, если рассудить, дело идет к тому, чтобы ту, прежнюю жизнь, забыть вовсе. И целиком посвятить себя жизни новой. В которой уже отвечать будешь не только за себя, защищать не только свою честь, но и жену свою, а потом и детей своих. Потому как сам ты, может, и прежний, вот только сердце уже не свободно. Отдано оно ясноглазой, младшей из близняшек, даже имени которой он до сих пор не знает…

Да что уж химерами себя тешить! Какой там побег – вот и Тарас об этом не всерьез, а для примера сказал. Их из неволи даже коронное войско не вызволит, не то что двое девчат.

И все равно… Что бы он только ни отдал, лишь бы не через решетку поговорить, а обнять по-настоящему, прижать к себе, приголубить, поцеловать. Ох!.. Все помыслы только о ней.

Что такое вообще бывает, Ежи понял с ослепительной ясностью лишь сейчас. Выходит, дважды он свободу потерял: один раз – угодивши в плен, а второй… Что до второго, так он ничуть не против.

Как тут говорят – кисмет. Потому что слова «провидение», а тем паче «рок» – не в ходу.

Значит, так тому и быть!

– …Вот и со мной тоже… – Ежи очнулся от голоса Тараса: тот, видать, без слов все понял. – Если вдруг выберемся, не жить мне без Михримах. Не смогу я уже по-старому, без нее. Хоть бранись последними словами, хоть в ладоши плещи, что случилось так. Правильно говорят: сердцу-то не прикажешь, оно само тебе прикажет. И уж никуда ты не денешься, будешь исполнять его волю. И знаешь что? А мне это по нраву! Отсеку старое одним ударом! Эх, Латинская Грамота, тебе и самому, поди, красивее не сказать! Как саблей по жилам. И начну по новой, с чистого листа.

– Вместе начнем, – кивнув, поддержал его Ежи. – Девы-близнецы уже у нас в сердце, у каждого своя, вот пусть так навсегда и останется! Верно?

Казак не ответил, молчал – но как-то иначе, чем в прошлые разы.

Шляхтич стремительно оглянулся.

* * *

«Девы-близнецы», замерев, смотрели на них из соседних бойниц. Каждая из своей.

– Вот слушали бы вас и слушали… – мечтательно произнесла одна из них.

Ежи кинулся не к ней, а ко второй, каким-то неведомым чутьем угадав, что это – младшая, его. Тарас, точно так же безошибочно определив, где старшая, рванулся к своей, к Михримах.

– Руку! Руку покажи! – жарким и быстрым шепотом сказала младшая, когда Ежи, змеей растянувшись в узком для него бойничном пространстве, первым делом сунулся было к ней лицом. И когда он, не понимая, но повинуясь, протянул ей руку, досадливо уточнила: – Да не эту! Левую!

Он снова повиновался. Девушка схватила его левую кисть своей узенькой, но твердой ладошкой, внимательно обследовала – и на ощупь, и навзрячь.

– Ну, что там? – Ежи, уже немного опомнившись, постарался пошутить. – Все пальцы на месте?