Дочь Роксоланы

Хелваджи Эмине

Не думай поэтому, что можешь обмануть Азраила, притвориться его слугой, ее рабом, его супругой, ее мужем, его сыном, ее дочерью. Всегда ты останешься для Смерти только заложником, куклой, подчиненной всецело. Куклу же, когда представление оканчивается, кладут в сундук, и не отбрасывает она там собственной тени; а когда она изнашивается – выбрасывают и берут другую.

Смерть – не герой из воинских преданий и не обязана соблюдать кодекс, подобающий такому герою. У мудрецов свой кодекс, определяемый весом полученных знаний, а не прочностью доспехов; но и ему Азраил не следует. Лжив он,

изменчив, способен принять любой облик! Приходит в виде всадника в пресветлых латах на белом коне, готового сразиться с врагом лицом к лицу, могучей рукой заносит огромную саблю – и вдруг наносит тебе удар в спину коротким кинжалом. Приходит в виде пехотинца, отважно выставляет перед собой длинное копье – и, обернувшись юркой змеей, кусает тебя в пяту…

Упомянули мы ранее, что Смерть может проигрывать в битве и покидать поле сражения, но не испытывает Азраил стыда от неудачи и не чувствует сожаления, так как известно ему, что в его руках тавлейная доска, потому количество снятых шашек в счет не идет. Поэтому, даже потерпев поражение, Смерть все так же сильна и остается вблизи места прежней схватки, превратившись из воина в змею.

Те, кто не любят пол, носивший их девять месяцев в утробе своей, родивший на свет и выкормивший влагой сосцов своих, могут сказать: вот, только что Азраил поступал, как мужчина, а теперь поступает, как женщина. На это скажем, что, даже когда Смерть воплотилась в змею, противостоять ей надо так, как будто это все еще вражеский воин. Ядовитая змея – заклятый враг, и поскольку она враг, то, следовательно, имеет право быть уподоблена мужчине.

Относительно сказанного ранее мы вновь повторяем вопрос, с которого начали: главное обличье Азраила – мужское или женское? Ибо нет ничего важнее, чем найти верный ответ. В первом случае следует сопротивляться ему до конца, а во втором же – наступает момент, когда сопротивление становится недостойным, ибо запретно бороться с женщиной в полную силу и сверх нее…

Итак, при встрече с Азраилом, когда верхом он и вооружен, лишь противостояние подобает, но не бегство, ибо никакое бегство не спасет от Смерти. И никакая осторожность не спасет, даже засядь ты в трижды укрепленной твердыне.

Но когда приходит она в свой срок в обличье безоружной соблазнительницы, и дыхание ее опьяняет, ласки снимают усталость, а пение уносит прочь боль… Всмотрись: разве это та же самая Смерть, с которой ты столько раз сталкивался в сражениях? Разве это – змея, которая подкарауливала тебя в пустыне?! Разве это непримиримый враг, горделивый, уверенный в своих силах и оружии, дерзко бросающий тебе вызов?!

Улыбнись ей – и уступи…»

* * *

– Еще одна возможность там не рассмотрена, – пробормотала Михримах. Ей не следовало уточнять, о чем именно речь: у обеих сестер сейчас перед внутренним взором было одно и то же – обрывок свитка, испещренный письменами насх.

А в действительности перед глазами – все та же Грозная Башня, уже более близкая, но все еще недоступная: запоздалый прохожий плетется нога за ногу, уже второй раз приходится останавливаться, чтобы от него отстать.

– Какая же? – рассеянно полюбопытствовала Орыся,

вглядываясь во мрак.

– Что Азраил не женщина и не мужчина. Евнух он.

– Как мелек, ангел, он, может быть, человеческого пола не имеет… – Орыся все еще смотрела вперед, вдоль улицы, не поворачиваясь к сестре. – А евнух, по закону, – мужчина…

– Разве? – усомнилась старшая.

– Согласно законоучению – да. Что, тоже этот урок под чадрой просидела?

– Не помню… – виновато призналась Михримах.

– Слушай, помолчи, а?

Они немного подождали. Нет, шаркающие шаги вроде бы удалялись, только очень медленно. Изнемог, должно быть, прохожий. Ночь праздника оказалась для него равной двум-трем дням напряженной работы. Так бывает.

– …Не взаправду, конечно, но перед законом – мужчина, – продолжила Орыся, когда сестры, убедившись, что опасности нет, снова потихоньку двинулись вперед. – За них даже замуж выдают.

– Шутишь?

– А ты что, не знала? Ну, ты даешь… Я, когда у меня под чадрой лицо скрыто, глаза не зажмуриваю и уши не затыкаю! Ты, скажем, Веледа Долговязого когда в последний раз видела? То-то, с год назад. Выдали за него замуж Ясмин, любимую служанку Гюльфем-хатун, и отправили в Анкару, да не кем-нибудь, а… ой, забыла… Или даже не знала в точности. Но хорошую должность ему дали – такую простой человек и за три жизни не выслужит, будь у него даже хозяйство, как у Карагеза.

– Погоди, так это что – награда?!

– А как же! – Младшая сестра в изумлении уставилась на старшую, даже забыв следить за улицей. – И евнуху – за верную службу – награда, и вдобавок своего человека на этой должности имеешь, что всегда весьма полезно. И Ясмин награда, а то что же ей, свое перезрелое девичество до седых волос влачить? Она хоть и не гаремная наложница была, а все равно ведь имущество султана. Выходит, что если и замуж, то только так, чтоб детей не было. А то слишком много чести для подданного, если у него от девушки из султанского гарема родится сын. Или хоть дочь.

– Завидная награда… – с сомнением произнесла Михримах.

– Вполне себе. Все, кроме детей, евнух, после стольких-то лет гаремной службы, обеспечить сумеет. Причем куда лучше, чем какой-нибудь неотесанный мужлан.

Тут уже Михримах не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. И в самом деле, лучше уж за Веледа, чем за Хадживата; во всяком случае от своего мужа-евнуха у Ясмин точно не будет нужды бегать к кому-нибудь вроде Карагеза. А дети – да ну их, одна морока. Если иначе никак, потом можно и приемышей взять, чтоб была опора в старости.

Отчего бы Долговязому и не взять в жены служанку Гюльфем-хатун? Он ее лет на десять, кажется, старше, можно сказать, сестра, но не двойняшка, а намного младше. Уж точно Ясмин для него не кто-то из тех, кого знаешь с рождения, кто как дочь тебе. Кто для тебя дороже жизни. Да и не надо такого, зачем, будут мирно стариться вместе.

Она уже хотела поделиться этой мыслью с Орысей, как вдруг заметила: та снова напряженно всматривается и вслушивается во мрак.

Чужие шаги перестали удаляться, пусть даже медленно. Теперь они приближались: все такие же усталые, шаркающие…