Дочки-матери
Шрифт:
Скрипучие деревянные полы играли в оркестре с флейтой, виолончелью, гобоем. А когда музыка стихла, на сцену вышел могучий викинг и глубоким прекрасным голосом, в котором слышался гул сражений и вой вольного ветра, запел балладу. Будущие литераторы замерли, а Инна почувствовала, что переносится в неизведанный и в то же время забытый мир.
Удивительно, но их с Любкой сразу же приняли в компанию старшекурсников – литинститутских и консерваторских, – которая сама собой образовалась после концерта. Помог, видимо, характер подруги: она сияла улыбкой, сыпала комплиментами, оправдывая звание «мировой девчонки».
– Вы похожи на конунга, – пролепетала она.
– А ты знаешь, какими они были?
– Конечно, – Инна улыбнулась, – сто раз перечитывала «Беовульфа».
Он с отеческой нежностью улыбнулся ей.
Веселой толпой отправились в парк. Пили вино. Инна только делала вид, что прикладывается в свою очередь к бутылке. На самом деле не отрывала взгляда от Конунга ни на минуту, за что заслужила пару пинков по ноге от обеспокоенной Любки. Но ей было все равно, она уже нашла определение своему прекрасному оцепенению – любовь.
– А Машка где? – спросил вдруг кто-то из литинститутских.
– Болеет, – удрученно ответил Конунг, и Инна почувствовала острый укол в сердце.
– Жа-алко, – протянул любопытный.
Инна всю ночь думала о Павле, а еще – о неведомой Машке. И не напрасно. Все остальные годы знакомства она видела их только вместе и каждый раз сходила с ума от ревности. Сколько раз зарекалась ходить на музыкально-литературные вечеринки, зная, что он придет не один. И все равно не могла удержаться – собиралась и тащила за собой для смелости Любку, которая давно потеряла интерес к консерваторской компании, увлекшись будущими экономистами. Точнее, одним из них. Но для Инны музыкальные сборища были единственным способом видеть любимого.
Гордый новым именем, который дала ему Инна, Конунг относился к забавной девчушке, сочинявшей баллады, похожие на те, что он пел, как покровитель. Защищал от посягательств подвыпивших друзей. Не позволял пить наравне со всеми. Всегда сажал рядом с собой и подкладывал в тарелку лучшие куски. А с другой стороны – по правую руку – неизменно сидела Маша, которая не выказывала и тени недовольства из-за присутствия Инны: с родительской нежностью, копируя Павла, смотрела на тайную соперницу. Чего ей было бояться? Все настолько понятно и четко определено, что за Инной в их компании даже закрепилось обидное прозвище «доченька». В те дни, когда Конунг не напивался до бесчувственного состояния, вынуждая остаться с ним «в гостях» до утра, они вместе провожали Инну с Любой домой.
И, несмотря на такую заботу, Любке страшно не нравился Павел, и больше того – идиотская ситуация, в которую попала подруга. Она умоляла Инну забыть этого длинноволосого великана, знакомила ее с приятелями своего ненаглядного Олежки. Только напрасно – для Маковецкой на всем белом свете существовал лишь один мужчина.
Осознав тщетность попыток, Люба пригрозила Инне, что перестанет дружить с ней. Но та только пожала плечами. Жалостливая подруга ограничилась промежуточной мерой – перестала таскаться за Инной на дурацкие консерваторские тусовки.
Тем временем отчаяние Инны росло с каждым днем. Она давно и тщательно все обдумала – только поджидала, когда наступит подходящий момент. Принадлежать она могла только одному мужчине – Конунгу.
И тогда Инна решила, что сделает все сама: прибегнет к древнему ритуалу. В давние времена, боясь навлечь на себя гнев духов, мужчины часто отдавали «право первой ночи» каменному или деревянному ножу. Были и другие способы соблюсти традицию – откопав в библиотеке книги Пьера Гордона, Инна тщательно изучила все ритуалы, – но большинство из них оказались настолько же дикими, насколько и невероятными. А ей нужно было лишь одно: накрепко и навсегда привязать к себе Конунга.
– Ой, – пискнула Машка, случайно сев на рюкзак Инны, валявшийся в траве, – что там у тебя?
– Ничего, – буркнула она, но было поздно. Любопытная черная мышь уже ощупывала края длинного предмета сквозь ткань.
– Можно посмотреть? – глаза ее загорелись.
Тем летом вся их компания сходила с ума по средневековым реконструкциям, и каждый что-то пилил, выстругивал и вытачивал. Инна обреченно кивнула. Машка развязала тесемки на рюкзаке, извлекла искусно вырезанный деревянный нож. Рукоятка его была украшена резьбой и покрыта лаком, а толстое лезвие, затупленное на конце, оставалось гладким и чистым.
– Класс, – прошептала девушка, – ты сама?
– Да, – снова кивнула Инна и едва удержалась от того, чтобы выхватить ритуальное оружие из рук соперницы.
– Красивый, – похвалила Маша и, к облегчению Инны, сама тут же убрала его на место.
И только через год, когда в права вступило второе лето знакомства, Инне наконец повезло – Машку положили в больницу.
Конунг ходил сам не свой и уже не со второй на третью, а каждую вечеринку напивался до беспамятства. В ту ночь он, как обычно, свалился в середине очередного дня рождения – лег в дальней комнате Инкиной дачи и уснул. А она, улучив момент, оставила гостей одних и пробралась к нему.
Павел лежал, раскинувшись на узкой кровати, могучий и бесчувственный. Подстрекаемая светом луны, она раздела его, разделась сама. Потом решила, что гораздо лучше им будет в постели, – осторожно вытянула из-под Конунга покрывало, кое-как втиснулась рядом со своим великаном и накрыла одеялом обоих.
Она не хотела навлекать на него гнев духов и все предусмотрела заранее. Порылась в брошенном на пол рюкзаке, нащупала деревянный нож и, крепко обняв Павла за шею, чтобы не было страшно, справилась с обрядом сама.
Почти не было боли. Всю ее – от макушки до пят – охватило чувство великой и жертвенной любви…
– Иннушка! – Она вздрогнула и очнулась. Прямо перед ней в высокой траве стоял Конунг, загораживая макушкой солнце. – Хочешь на море?
– С тобой? – встрепенулась она.
– Да.
– Пойдем. Только купальник надену.
Солнце уже садилось, и море стало похожим на радугу: синий, зеленый, оранжевый, красный – все соединилось в единый яркий крик. Берег был устлан крупной галькой, на которой тут и там, на цветных полотенцах, распластались припозднившиеся туристы. Инна шла и шла вслед за Конунгом вдоль моря – он вел ее в какое-то «особое» место. Прошлепав последние триста метров по мелкой воде, они попали на укромный крохотный пляж между скал.