Договор на одну ночь
Шрифт:
Съебаться хоть на время.
Юность, что ли, вспомнить.
– Только есть условие, Андрей.
– Какое?
– Все делать максимально деликатно. Тихо. И без скандалов, я тебя умоляю. Кроме прочего, у греков еще и память длинная. Ну... Ты и сам это знаешь.
Киваю. Очень длинная. Дело говорите, Виктор Михалыч.
Мажу взглядом по так и не тронутому стакану с виски и встаю.
Дело лучше алкоголя.
Мы с Виктором Михайловичем пожимаем друг другу руки. Он ловит мой взгляд и, понизив тон, обещает
– Осенью Анатолий хочет полномочия сложить. Говорит, устал. Внуками пора заниматься, а не политикой. Должность главы финансового комитета вакантная. Нужен молодой, амбициозный, эффективный...
Это всё я. Киваю, давая понять, что не дурак. С меня – греки. Мне – желаемую давно должность.
– Хорошего вечера, Виктор Михалыч.
Ромчик увязывается за мной.
Догоняет уже у двери и как бы игриво теснит плечом. Я уступаю. Иди с богом, друг. Утомил.
Только он не опережает, а, подавшись вперед, тихо напутствует:
– Но ты там хоть одну целку-то попробуй, Дрюх. Я посмотрел... Ну персики же! – Мажу по светящемуся улыбкой ебарю-энтузиасту хмурым взглядом и, ничего не ответив, обхожу.
Заученным за десять лет "счастливого" брака движением прокручиваю кольцо, которое до сих пор как-то не снял. Пора.
Веду ободок по пальцу, освобождая фалангу за фалангой, прячу в карман брюк.
Привет, свобода.
Уже в спину несется:
– Партия благословляет, не боись!
Хмыкаю и тоже игнорирую.
Пошел ты нахуй, Ром.
С партией и целками я как-то разберусь.
Прим. автора:
Джерримендеринг (избирательная география) – манипуляция при определении границ избирательных округов для искусственного влияния на результаты выборов в пользу одной из политических сил. По сути избирателей "тасуют" так, чтобы получить выгодный для себя результат.
Глава 2
Лена
Метла со свистом проезжается по выбеленным, но всё равно нагретым солнцем ступенькам. Раз. Второй. Третий.
Порядок – совсем не моя стихия, но даже в нелюбимом занятии я всегда пытаюсь найти для себя развлечение. А еще поймать мелодичность. Ритм. Темп.
Получается.
Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Фьють. Пауза. Быстрее… Быстрее… Быстрее… Вроде бы мету порог, а вроде бы танцую сиртаки.
Стираю маленькие капельки пота со лба и, сощурившись, смотрю на палящее, дикое этим летом, солнце. Июнь только начался, а мне уже хочется сбросить кожу, как ящерице.
А еще лучше – одним движением стянуть платье и со счастливым криком пробежаться по пляжу, чтобы нырнуть в хотя бы немного прохладное море.
Только мне это не светит. В отличие от отдыхающих, которые успели занять шезлонги и дразнят мои глаза
За спиной слышен звон посуды и переговаривания дядюшки с персоналом его ресторана «Кали Нихта». В переводе с греческого «Добрый вечер».
И это чистая правда: каждый вечер мы рады принимать дорогих гостей! Но для того, чтобы вечером принять, утром начинаем работать в восемь, а то и семь.
На несколько секунд забросив метлу, оглядываюсь и проезжаюсь взглядом по белым колоннам, держащим вымощенную декоративным соломенным покрытием крышу летней террасы нашего заведения.
По выложенному красивой голубо-белой плиткой полу все той же ящерицей скольжу между столиков и добираюсь до сцены, где каждую пятницу, субботу и воскресенья персонал ресторана дает маленькие концерты.
С этим местом связана половина (если не больше) моих детских воспоминаний.
На третьей плите, если считать от входа, с моих восьми лет был и остается до сих пор скол. Это говорливая официантка Тамила разбила плиту сковородой, когда дядюшка отказался платить ей заработанную за сезон зарплату.
Скандал был жуткий, но выбить деньги это не помогло.
Помню имена всех кошек, которые терлись, да и продолжают тереться своими показательно худыми (хотя мы-то знаем, что кормят их тут отлично) боками о ноги посетителей.
Помню, как менялась посуда (если честно, случалось это всего дважды). Помню поименно каждого известного человека, которого заносило в нашу по столичным меркам наверняка забегаловку.
И если меня спросили бы, считаю ли я свое детство счастливым, я ответила бы, что…
«Да, дядя. Вы сделали для меня больше, чем должны были. Только благодаря вашему терпению, заботе и большому сердцу я выжила. Выросла. Стала человеком. Дышала морем. Была здоровой. Училась…»
Но при этом, нет. Счастливым мое детство назвать сложно, когда смотришь на него в меру трезвыми двадцатилетними глазами.
Моими, то есть. Полугреческими глазами полной сироты.
Среди греков сложновато быть не греком, если ты не турист. А я… Что-то вроде полукровки-приживалки. И не туда, и не сюда.
Мой отец – уроженец нашего поселка. Дедушка с бабушкой когда-то назвали его красивым греческим именем Алексий, но он уехал учиться в город, там встретил мою маму – ни разу не гречанку, Аню, и уже не вернулся, став Алексеем.
Они женились, будучи совсем молодыми. Я получилась у них тоже довольно рано. Но, к сожалению, эта история не закончится рассказом о том, что раннее материнство дает возможность заиметь к сорока годам лучшую двадцатилетнюю подругу. С дружбой у нас с мамой не сложилось. С папой, впрочем, тоже. Когда мне было три года – они погибли в автокатастрофе. Я тоже была в салоне той машины, но ни черта не помню. Зато выжила.