Договор на одну ночь
Шрифт:
Первой опеку надо мной оформила бабушка по папиной линии, но яя (прим. автора: бабушка на греческом) и сама прожила ужасно недолго. Что-то нашей семье тогда не везло. И вот в шесть лет меня снова нужно было кому-то передать.
Я помню, как подслушала однажды разговор бабушки с дядек (тогда она уже сильно болела). Яя наказывала старшему сыну меня не бросать. Раз за разом повторяла, что я должна вырасти настоящей гречанкой. В тепле. В добре. В заботе. Если память не изменяет, дядя Димитрий хмурился, долго не давая однозначного
С тех пор я часть его семьи. С четырнадцати лет – официантка в Кали Нахти и с шестнадцати – ивент-менеджер. Только вряд ли дядя знает, что я сама себя так называю. Для него я…
– Лена! Ксипта! Ти хазевис эки? – Слыша громкие дядин оклик и несколько хлопков в ладони, вздрагиваю. (прим. автора: Лена! Проснись! Чего ты там разглядываешь?)
– Вас разглядываю, дядюшка… Нравитесь вы мне… – Бубню уже себе под нос, возвращаясь к работе.
Спускаюсь по ступенькам вниз и начинаю мести дорожку. Стараюсь не смотреть на пляж прямо перед нашим рестораном, но то и дело взгляд все равно скашивается.
На шезлонгах уже лежат приехавшие из города семьи и молодежь. Все такие красивые… Счастливые… Расслабленные… У людей отпуск, а для меня лето – это одна только работа. Эх…
Вечером многие из отдыхающих придут к нам ужинать. Но прежде мне надо будет закончить с уборкой территории, проверить, все ли продукты привезли, выпросить у дяди денег, чтобы заказать перезаливку свечей на столики. И, если звезды встанут в нужный ряд, обсудить вопрос обновления костюмов для выступлений.
О том, чтобы еще раз поднять вопрос моего поступления в конце лета, сегодня даже не мечтаю. По паре фраз поняла, что настроение у дяди Димитрия не лучшее. Под руку лезть не стоит.
Но это не значит, что мне нельзя еще немного помечтать.
Метла снова начинает свистеть вполне музыкально. Я – пританцовывать. Мугыкаю себе под нос, губы немного растягиваются. От груди по телу расходятся вибрации предвкушения.
Пусть гречанка я только наполовину (от мамы мне достался неприлично мелкий по греческим меркам курносый нос, покрытый выраженными веснушками), но творческая личность я на все сто.
Кроме большой спонтанной любви маму с папой связывала еще и любовь к музыке. Уже будучи школьницей, я разбирала бабушкины вещи и нашла в одной из коробок диск с подписью «от Леши и Ани». Думаю, бабушка могла и не слушать эту запись ни разу. Я даже представила тогда, как ее злило это ассимилированное «Леша». Но я послушала. И голоса родителей, которые я вряд ли способна была узнать, перевернули мой мир с ног на голову. Дали цель. Вложили в голову смысл.
Я всегда любила петь, но не знала, что это у меня – от них. Теперь же я четко осознаю, что хочу не просто исполнять греческие песни в угоду заезжей публике вечерами в дядюшкином ресторане. Я способна на большее. И чтобы достичь большего – в августе буду поступать на вокальный факультет.
Под моей кроватью стоит коробка со скопленными на поездку и первое время жизни деньгами. Тот
Там я. Сцена. Микрофон. И вместо шума моря, а еще звона приборов и гула не слишком заинтересованных в моем творчестве голосов, восторженные овации.
Я очень всего этого хочу!
Но пока что углубленность в мечты стоит мне дорого. Я резко дергаюсь и даже вскрикиваю, когда по ягодице прилетает звонкий шлепок.
К щекам приливает жар. В груди жгучим-колючим цветком распускается стыд, вперемешку со злостью и отвращением.
Мне даже голову не нужно поворачивать, чтобы узнать, кто продолжает вжиматься наглыми пальцами в мое мягкое место, пока я не бью по руке.
– Не смей меня трогать!
Разворачиваюсь и мечтаю с размаху огреть наглеца метлой, но делать этого нельзя.
Мне в глаза смотрит знающий о своей неприкосновенности Жора, сын нашего старосты.
Он привлекательный внешне парень чуть выше меня ростом и старше на два года. С влиянием и связями его отца вполне мог бы выучиться в хорошем университете и стать приличным человеком. Найти себе хорошую девушку и создать с ней крепкую семью.
Но всему этому Жора предпочитает оставаться на родине, бездельничать, корчить из себя непойми что перед местными и даже туристами, а еще донимать своими похабными приставаниями меня.
Вот и сейчас он не боится ни черта: ни метлы, ни молний из моих глаз, ни осуждения со стороны. Даже отойти не пытается. Перекатывается с носков на пятки и обратно, спрятав руки в карманы, и неприкрыто издевательски улыбается.
На кончике языка крутится множество "лестных" слов, но заедаться с сыном старосты я не рискну. За это не похвалит ни дядя, ни даже, думаю, родители с неба. Бабушка так вообще еще раз умерла бы…
– А чего ты тут задницей-то своей крутишь? Где юбка, Еленика? Тебя кто учил так одеваться?
Я знаю, что моя одежда – не его забота. И имя мое каверкать на свой лад я ему не разрешала. И журить меня за слишком короткое платье он не имеет никакого права, но привыкшая получать подобные замечания с детства, я с детства же разучилась в открытую противостоять тем, кто их делает. Опыт подсказывает, что это не дает ничего, кроме усиленного желания меня додавить.
Только вот вместо того, чтобы выразить полноценное отвращение к моей одежде, хотя бы отвернувшись, Жора продолжает пялиться на мои ноги.
Я знаю, что они красивые. Мне они самой нравятся, но его взгляд липнет к коже и хочется помыться.
– Жор, – я обращаюсь к парню так, как привыкла еще со школьных времен. Невпопад вспоминаю, что пока мы были детьми и учились в одной школе, его можно было как-то терпеть, но в последние годы поведение превратилось в кромешный ад!
Только моя попытка завести примирительный разговор обрывается в ту же секунду вместе с выстрелившим в глаза недовольным взглядом. Всегда забываю, что Жорой называть его нельзя. Он Георгиос. Это донесли до каждой, блин, собаки.