Догра Магра
Шрифт:
Мы жили размеренной жизнью, в которой не было ничего особенного. Но однажды — это случилось прошлым летом — мама зашла ко мне с американской газетой в руках, которую использовала как упаковку для вышивки. Указывая на заметку, она спросила: «Не знаешь, кто это?» Я посмотрел на фотографию и ответил, что это актер Лон Чейни [78] в роли клоуна. Мама сразу же поскучнела и, пробормотав «понятно», спустилась к себе. Тогда я подумал, что, скорее всего, этот актер похож на моего отца и наверняка он живет за границей. Газетная фотография врезалась мне в память. Лицо этого мужчины напоминало морду шелковичного червя. Я тут же спустился, встал перед туалетным столиком в материнской спальне в шесть татами и принялся разглядывать себя, однако не обнаружил какого бы то ни было сходства (краснеет).
78
Лон
Тем вечером ничего примечательного не произошло. Я, как обычно, лег в девять. Когда легла мама, не знаю, думаю, тоже как всегда, в одиннадцать часов. Однако ночью я внезапно проснулся от громкого стука (я не рассказывал об этом полиции, опасаясь навлечь на себя подозрения). Я открыл глаза, но в темноте ничего не увидел, затем зажег лампу у изголовья и посмотрел на наручные часы, лежавшие у раскрытой книги. Был один час и пять минут. Мне захотелось в туалет. Я поднялся с постели и по пути тихонько заглянул к маме. Она крепко спала, чуть приоткрыв рот, щеки алели, лоб был белый, словно фарфоровый… Тогда она показалась мне на удивление молодой, почти как взрослые ученицы, которые приходили к ней… Я спустился, сходил в уборную и включил свет в комнатах в шесть и восемь татами, однако не заметил ничего странного. Потом я задумался, что это был за стук. Быть может, почудилось?.. Я поднялся на второй этаж и посмотрел на маму: она уже повернулась на другой бок и спряталась под одеялом: я мог видеть только ее затылок с гребнями. Тогда я выключил свет и лег спать. Больше лица мамы я не видел.
Потом мне снились какие-то странные сны, о чем я рассказал вам в полицейском участке, профессор (г-н В.). Мне, вообще, редко снятся сны, но той ночью они были необыкновенными. Нет, во сне я никого не убивал… Мне виделось, что поезд сошел с рельсов и ревя гонится за мной; что на меня уставился большой черный бык, высунув длинный фиолетовый язык; что в самом центре чистого голубого неба вращается солнце, извергая черную сажу; что гора Фудзи раскололась надвое и меня затопила огромная волна алой крови, хлынувшая из ее недр. От этих снов мне сделалось жутко, и я хотел сбежать, но словно прирос к месту. Кажется, я слышал, как пару раз прокукарекали петухи из хозяйского курятника, но я так и не смог очнуться от страшных снов, которые сменяли друг друга. Я корчился, мучился и наконец смог разлепить глаза. Уже рассвело. Я успокоился и хотел было встать, но голову пронзила дикая, острая боль. Во рту ощущался гадкий привкус, меня тошнило. Весь в поту, я подумал, что заболел, и решил поспать еще немного. Больше мне ничего не снилось.
Вдруг кто-то грубо разбудил меня и схватил за руку, словно собирался куда-то утащить. Я был еще сонный и хотел убежать, стряхнув его руку. Но пришел еще один человек, он взял меня за другую руку и поволок к лестнице. Я наконец-то проснулся и заметил полицейского в форме и с саблей на поясе. Он сидел на корточках у постели моей мамы и что-то искал.
Увидев это, я решил, что мама заболела холерой или другой заразной болезнью, ведь я сам чувствовал себя паршиво. До сих пор помню, как мне было больно, когда меня волокли под руки! Казалось, мое вялое, безжизненное тело тает, а кости рассыпаются в труху. С каждой ступенькой темнота перед глазами все сгущалась. Голова болела, и мне казалось, что я нахожусь под водой. Я хотел остановиться и перетерпеть боль, но вдруг откуда-то снизу возникла рука и решительно потащила меня по лестнице. Я обернулся и заметил мамин пояс сигоки: он свисал петлею с верхних перил.
Но тогда у меня не было сил подумать, почему там висит петля. Шедшие сзади люди толкали меня так, что в голове раздавался звон. Когда мы оказались у черного хода, я сунул ноги в гэта с красными ремешками (их обычно надевала мама) и вышел в проулок. Тогда мне впервые пришла в голову мысль: а вдруг мама умерла?! Я остановился и огляделся. В тех двоих, что держали меня за руки, я признал следователя и полицейского из Ногаты. Они глядели на меня страшными глазами и тащили под руки, поэтому я ничего не мог спросить…
Солнце слепило. Перед домом уже собралась толпа — едва выйдя на улицу, я увидел людей. Стоявшие поблизости расступились. Их лица блестели на солнце, и я почувствовал, что вот-вот упаду в обморок. Голова заболела
Кажется, с моей головой что-то было не так. Я не ощущал ни грусти, ни страха. Все тело покрылось потом, тонкая белая юката, в которой я спал, прилипла к спине, и я отчаянно дрожал. Солнце пекло. В голове появлялось невыносимое ощущение гари, я понимал, что скоро упаду в обморок. Во рту был такой мерзкий привкус, будто меня вот-вот стошнит.
Временами я открывал глаза, тупо смотрел на ярко освещенную землю и сплевывал. И лишь когда я понял, что мы идем не к доктору, а в полицейский участок, сердце мое заколотилось. Но стоило нам подняться на крыльцо, как я внезапно успокоился. Я уставился на грязный пол, ощущая себя то ли персонажем сна, то ли героем детектива. Вдруг кто-то грубо окликнул меня сзади. Я пораженно оглянулся: это был следователь. С криком и бранью он накинулся на людей из толпы, которые хотели проникнуть в участок вслед за мной. Кажется, там были мои знакомые, не помню, кто именно.
Меня усадили на деревянную пейку («скамейка» на местном диалекте) в узкой комнате. Сержант со следователем принялись задавать вопросы. Но голова раскалывалась, и я не помню, что именно говорил. Они твердили «ты врешь, ты все врешь», а я отвечал «нет, я не вру, не вру».
Вскоре вошел полицейский инспектор Тани, инспектор-крокодил, так звали его в Ногате. Он сказал: «Твою мать убили», чем застал меня врасплох. Пытаясь сдержать переполнявшие меня чувства, я подавлял рыдания и только утирал слезы. Инспектор Тани некоторое время молчал, а затем произнес: «Не может быть, чтобы ты ничего не знал!» — и бросил что-то прямо передо мной на грязный деревянный стол. Это был фиолетовый шнурок обисимэ [79] с металлической подвеской в виде баклажана, обычно мама клала его у изголовья. Мама рассказывала, что носила этот шнурок с тех пор, как ушла из дома…
79
Обисимэ — декоративный шнурок для завязывания пояса (оби).
Я не понимал, что происходит. «Ты задушил свою мать!» — отчеканил инспектор. Ужасные слова прозвучали как гром, и я склонил в недоумении голову. Я так разозлился, что невольно поднялся и уставился на инспектора. Но тут у меня опять невыносимо заболела голова, а к горлу подступила тошнота. Я оперся руками на стол и задрожал, сдерживаясь из последних сил, однако по моим щекам заструились слезы досады и печали.
Инспектор Тани принялся ругать меня на все лады. Местные хулиганы из шахт трусливо звали его за глаза «дьявол» или «крокодил». Но я не боялся инспектора и молча слушал его выкладки. Он объяснил, что тем утром, около половины девятого, к маме, как обычно, пришли несколько учениц, но двери были заперты, о чем они дали знать хозяину. Тот окликнул маму с черного хода, однако ему никто не ответил. Тогда он вошел внутрь и заметил белые ноги, болтающиеся над лестницей, которая вела на кухню. Напуганный и бледный, он сразу же помчался в полицию. Пришли полицейские. Они сразу заметили, что засов, на который запирается дверь черного хода, валяется на полу. Полицейские собирались осмотреть второй этаж, но увидели маму: в одной сорочке, она висела в петле из пояса оби, перекинутого через верхние перила. Я же, ни о чем не подозревая, спал в это время, раскинувшись на полу…
Тело мамы обследовали. Оказалось, что ширина борозд на шее не совпадает с шириной пояса. К тому же постель ее оказалась в беспорядке. Было похоже, что маму сначала задушили, а потом уж повесили, чтобы инсценировать самоубийство. Однако следов проникновения в дом обнаружено не было. Из этого следовало только одно: я — главный и единственный подозреваемый.
Затем следователь сказал, что, судя по количеству отметин на шее, маму душили долго и мучительно, а значит, находясь рядом, я бы непременно проснулся. Потом мне стали задавать вопросы. «Почему это ты проспал на три часа больше обычного? Собирался всех обмануть, имитировав суицид? Быть может, есть женщина, которой ты нравишься? Или положил глаз на хорошенькую ученицу и поссорился из-за этого с матерью? Или хотел ее денег? Сколько ты получал на карманные расходы? Да и твоя ли это мать, вообще? А может, ты выдаешь любовницу за мать? Признавайся!» И прочий бред…