Догра Магра

Юмэно Кюсаку

— Хорошо… Тогда я не выйду отсюда, пока мы не отыщем преступника. Я не тронусь с места, пока ко мне не вернется память и я не разгадаю тайну этого свитка! Вы согласны, профессор?

Доктор Масаки не ответил. Склонившись, он бросил окурок в пепельницу-даруму, сгорбился и облокотился на стол. Хитро поглядывая на меня, он насмешливо ухмыльнулся: холодная улыбка и уголки его рта словно скрывали некий секрет.

Я чуть подался вперед. Меня охватило непонятное возбуждение, все тело будто горело огнем.

— Вы ведь согласны, профессор? Отыскав преступника, я отомщу за семью Курэ — Итиро, Моёко, Яёко и Тисэко. Кем бы ни оказался тот

человек и что бы он мне ни сделал… Понимаете? Я не желаю провести всю жизнь из-за этого негодяя в аду умалишенных!

— Что ж, попробуй, — с подчеркнутым безразличием произнес доктор Масаки. Он закрыл глаза, словно марионетка, и на лице его появилась какая-то странная улыбка.

Ощущая свое бессилие, я снова заерзал.

— Вы согласны, профессор? Я сам примусь рассуждать… Прежде всего, предположим, что я не виноват. И конечно, не стоит верить деревенским жителям, которые болтают, будто свиток сам выпрыгнул из статуи бодхисаттвы Мироку прямиком Итиро Курэ в руки.

— Ага…

— Итак, тетка и мать души в Итиро Курэ не чаяли и точно не показали бы ему этот страшный свиток. Да и старый батрак Сэнгоро определенно не такой человек. В храме служат роду Курэ и молятся за его благополучие, поэтому, если бы там нашли свиток, его бы обязательно спрятали. Получается, преступник — человек посторонний, которого никто не мог заподозрить.

— Само собой, — неохотно согласился доктор Масаки.

Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня: мутный, жесткий взгляд никак не вязался с улыбкой. Доктор Масаки снова закрыл глаза.

Я нетерпеливо продолжил:

— Разве в своем расследовании доктор Вакабаяси не указывает на подозреваемого?

— Кажется, нет…

— Ни слова об этом?

— Угу….

— Хотя он так тщательно все изучил?

— Угу…

— Но… почему же?

— Мм…

Кажется, доктор Масаки начал засыпать с улыбкой на лице. Я недоуменно впился в него взглядом.

— Но… Разве это не странно, профессор? Так тщательно изучить все обстоятельства и ни словом не обмолвиться о преступнике?! Это как сделать статую Будды и забыть вложить в нее душу… Не правда ли, профессор?

Доктор Масаки молчал.

— Ну же, профессор! Даже если это замышлялось как дурная шутка, разве бывают преступления более жестокие и коварные? Если бы Итиро Курэ не сошел с ума, то ничего бы и не случилось, а уж если сошел, то шито-крыто. В том же случае, если преступника изобличат, он с легкостью сумеет защититься, и не только по закону, но даже по совести. Вряд ли возможна более жесткая, более суровая шутка, чем эта!

— Мм…

— И разве не подозрительно, что Вакабаяси передал вам расследование, в котором ни слова не говорится о самом важном?

— Мм… Подозрительно, да…

— И чтобы узнать правду об этом деле, кто-то из нас — либо я, либо Итиро Курэ — должен прийти в себя и указать на преступника, пока вы с доктором Вакабаяси тратите свое время…

— Нет! — отрезал доктор Масаки, будто отказал нищему. Кажется, он засыпал…

Я сглотнул слюну и продолжил:

— Но зачем тогда показывать свиток Итиро Курэ?

— Мм…

— От доброты душевной… или это злая шутка… или ревность… или проклятие… и все же, все же…

Не в состоянии сделать вдох, я остановился, меня словно что-то душило. Я пристально смотрел на доктора Масаки, грудь моя вздымалась волнами. Улыбка на его лице куда-то пропала, веки широко распахнулись, и черные глаза остановились на мне. Он слегка

побледнел. Затем доктор Масаки уставился на входную дверь, повернулся, мельком глянул на меня и вытянулся в кресле.

Взгляд его черных глаз утратил присущую профессору остроту и, напротив, приобрел невыразимо мягкий оттенок. В нем не осталось ни нахальства, ни дерзости. Вместо них появились достоинство и благородство, даже какая-то грусть. Мое дыхание потихоньку успокоилось, и я невольно потупился.

— Это все я, — прошептал доктор, и голос его словно доносился из глубокой пещеры.

Я в удивлении поднял голову, но при виде вялой, грустной улыбки снова опустил глаза. Взор мой будто бы застила серая пелена, а по коже пробежали мурашки. Я зажмурился и дрожащими пальцами коснулся лба. Сердце стучало так, словно готово было вырваться из груди прямо в небо, по холодному лицу тек пот, а в ушах отзывался удрученный голос доктора Масаки.

— Я бессилен перед вернувшейся к тебе рассудительностью и расскажу все… Чего уж таить, я знал, что так оно и будет. Все в расследовании Вакабаяси указывало на мою вину, и я лишь делал вид, что ничего об этом не знаю. Каждое слово, каждая буква кричали: «Это все ты! Это ты убийца, а не кто иной!» То есть… первый акт трагедии, разыгранный в Ногате, был деянием крайне осмотрительного, благоразумного преступника, который поджидал, когда Итиро Курэ вернется домой, чтобы умело использовать анестезию, стереть все следы преступления и загнать дело в лабиринт. Никакого приступа сомнамбулизма у Итиро Курэ не было. Вот что там написано…

Доктор Масаки тихонько откашлялся. Потрясенный, я не мог поднять головы. Каждое его слово ложилось на меня тяжелейшим бременем…

— У этого преступления была одна-единственная цель — разлучив Итиро Курэ с матерью, вынудить тетку перевезти его в Мэйнохаму, где бы он сблизился с кузиной… Моёко такая красавица, что ее даже называют Комати из Мэйнохамы, а про легенду о свитке знает и стар и млад. Разумеется, свадьба Итиро и Моёко была делом очевидным, а Мэйнохама представляла собой идеальное место для эксперимента, где ничего не стоит запутать следы. Поэтому во втором происшествии в Мэйнохаме нет решительно ничего таинственного. Все было продумано перед убийством в Ногате, и теперь лишь оставалось дождаться, когда Итиро Курэ окажется неподалеку от каменоломни, и вручить ему свиток… То есть события в Ногате и в Мэйнохаме были спланированы одним человеком, преследовавшим единственную цель. Этот человек интересовался легендой о свитке, в которой разбирался как эксперт. И он же выбрал подходящий момент, чтобы проверить легенду на практике… Таким образом, он поджидал, когда жертва, то есть Итиро Курэ, окажется преисполнена счастья, чтобы провести свой беспрецедентный эксперимент… Кто же, по-твоему, это мог быть, как не я?

— Как «кто»?! — Я поднялся так резко, что стул отлетел в сторону. Кровь прилила к моему лицу, и оно пылало как огонь. Все связки и мышцы моего тела наполнились энергией, и, глядя на пенсне изумленного доктора Масаки, я проговорил: — Это… Вакабаяси!

— Идиот! — эхом отозвался доктор Масаки.

Черные, впалые глаза его остановились на мне. О, какова была сила этого взгляда! В нем сквозило торжество неумолимого бога, взирающего свысока на грешника… Жестокость злого, дикого зверя… Я не мог этого вынести и, охваченный ужасом, содрогнулся. Попятившись, я медленно опустился на стул. Как же притягивал меня взгляд этих страшных глаз!..