Догра Магра
Шрифт:
Покинув страну, М. посвятил себя изучению в разных университетах Америки и Европы психологии, генетики и только что вошедшего в моду психоанализа. В то же время он отслеживал действия В. через официальные вестники и газеты Японии. Разумеется, М. не желал, чтобы мальчик носил его фамилию, и думал, как бы избежать преследования со стороны Т. Обладая умом, какой редко встретишь у женщины, она рано или поздно увязала бы исчезновение М. с пропажей свитка из храма Нёгэцу-дзи и непременно задалась бы вопросом, почему В. и М. так живо интересовались этим документом. И если бы острый ум и материнский инстинкт подсказали ей, в чем тут дело, она, изменившись в лице, стала бы преследовать М. и не остановилась в своих поисках ни перед чем,
Знал ли об этом В., непонятно, но он, как обычно, сохранял спокойствие. Под своим именем В. опубликовал такие труды, как: «Психология преступления», «Раздвоение личности», «Психологические и материальные улики». И эти работы принесли ему славу даже за рубежом. Собственно, в том и заключалась стратегия В.: он надеялся заработать себе репутацию в данной области, чтобы, когда начнется ужасающий эксперимент, не просто иметь своеобразное «психиатрическое алиби», но и присоединиться к происходящему в роли эксперта. Но, как бы то ни было, его продуманные и в то же время осторожные намерения стали прозрачны, когда он смело представил рапорт о расследовании своему сопернику.
Прошло десять лет после окончания В. и М. университета, и в 1917 году В. вернулся на родину, отучившись несколько лет в Англии. М. узнал об этом и сразу же приехал в Японию, подозревая в действиях В. тайный умысел. Вероятно, оставшись с младенцем на руках, Т. уехала из Мацудзоно и жила теперь где-то в другом месте. Но, где бы она ни скрывались — хоть на небе, хоть под землей, В., несомненно, знал о ее местонахождении, а иначе он бы лишился покоя и не смог учиться. Стало быть, возвращение В. свидетельствовало о новых обстоятельствах или каком-то плане, благодаря которым М. запросто мог узнать, где находится Т. и ее сын. Поэтому, пребывая за границей, М. проявлял осторожность и следил за японскими газетами и «Правительственным вестником».
Однако В. не был так прост, чтобы раскрывать все карты. По прибытии на родину он практически не покидал Фукуоки, исключение составляли только малочисленные командировки. Он работал в университете и вскоре получил звание профессора. Также В. продолжал разбирать сложные случаи как судебный эксперт, и слава его лишь ширилась. В то же время у него усугубилась астма… В общем, он был крайне занят, однако действовал по-прежнему спокойно и проводил все время в лаборатории за пробирками с кровью.
Впрочем, М. тоже оказался не промах. Как только приехал В., М. сразу смекнул, что Т. с ребенком живут недалеко от Фукуоки, максимум в дне езды. Т. тогда едва исполнилось тридцать, а значит, она была по-прежнему красива и о ней наверняка судачили окружающие. Сын ее, никогда не знавший отца, вероятнее всего, носит материнскую фамилию, как того и хотел М. Поскольку он незаконнорожденный, Т., вероятно, не спешила в управу, чтобы зарегистрировать сына. Наверняка теперь он учится в третьем или четвертом классе начальной школы. Так рассуждал М., вернувшись из-за границы. Остальное было лишь вопросом некоторого упорства, и потому М. внимательнейшим образом отслеживал каждую поездку В. по Фукуоке и окрестностям. И вот через некоторое время М. обнаружил имя И. в списке работ пятиклассников на выставке, посвященной празднику Танабата [121] , в начальной школе Ногаты. Честно говоря, до этого времени М. принимал И. за другого человека, поскольку не догадывался, что тот благодаря успехам пропустил год и в одиннадцать лет учился уже в пятом классе.
121
Танабата — популярный японский праздник влюбленных, отмечается фейерверками и парадами.
И тут вмешалась судьба. Когда М. находился на этой выставке, в помещение случайно вошел один из учеников и взгляды их встретились. М. не мог этого
М. вздохнул с облегчением. Но как же все-таки отчаянно-прекрасно было лицо ребенка, который уже в недалеком будущем окажется распят на кресте научного эксперимента и доведен до самого жалкого состояния! Как же он был развит, как же тих, кроток и невинен… Высшая степень буддийского пробуждения! М. тщетно пытался стереть из памяти чистый детский взгляд и принялся в отчаянии бродить по улицам и распевать сутру об «Аде умалишенных», стараясь искупить свою вину. Он стучал в деревянную рыбу и оплакивал будущее чистого, невинного ребенка.
А В. с холодной улыбкой на бледном лице следил за М., глядя в окно своего кабинета на кафедре судебной медицины Императорского университета Кюсю. Он знал, какие мотивы сподвигли М. бежать за границу, и знал, что не успеет И. достигнуть юношеского возраста, как М. вернется на Кюсю. Осознавая данное обстоятельство, В. завершил все исследования, необходимые для опыта, и ждал соперника во всеоружии.
Однако и М. оставался рабом науки до кончиков ногтей. При помощи этого эксперимента он надеялся подвести итог научным трудам всей своей жизни и доказать механизм «кармического воздаяния», или «психической наследственности». И желание М. не уступало по силе намерению В. использовать свиток как пример в работе «Психиатрическая преступность и методы ее расследования», которой тот посвятил все свои силы.
Но… что за муки продолжал испытывать М.! Пожертвовать совестью ради науки и наблюдать, как из чистого, невинного мальчика вырывают душу… Изучать его живой труп — результат собственных действий, а затем триумфально опубликовать результаты эксперимента. Как же горько он страдал! И все исследования, которые он проводил как безумный в течение десяти лет после выпуска, были предприняты им лишь для того, чтобы заглушить голос совести. Так, не в силах избавиться от мыслей о предстоящей казни, он полировал и полировал лезвие гильотины… И знаешь, каков был главный тезис диссертации, отправленной им в университет для получения научной степени, этот последний штрих, наводящий на гильотину лоск? «Мозг не средоточие мышления».
Наконец страсть М. к науке взяла верх над муками совести. Он загорелся энтузиазмом и, позабыв обо всем, принялся разгонять мрак, навеянный «темными веками сумасшедших», и уничтожать «ад умалишенных», по-прежнему царивший на этом свете. И с хладнокровием, не уступающим хладнокровию В., он подсчитывал годы со дня рождения И.
Ну а судьба Т. напоминала свечу на ветру. К тому времени она уже поняла, что интерес молодых людей был продиктован лишь ее привлекательностью и тайной свитка. Последний, вероятно, был у М., который прямо интересовался его местонахождением, либо у страдающего из-за несчастной любви В. Понимая, что противники ее — люди чудовищные, Т., слабая женщина, дрожала от страха за собственную жизнь и за жизнь сына.
Следовательно, если бы в результате эксперимента, связанного с изучением небезызвестного жуткого свитка, пострадал И., его мать незамедлительно назвала бы два имени — В. и М. А значит, непременным условием опыта была смерть Т.
— Но… профессор! Как же это жутко! — невольно воскликнул я и уперся лбом в стол.
В голове все горело, лоб заледенел, ладони пылали. Я затаил дыхание, готовый задохнуться…
— Что? Что такое? Ты спросил, а я тебе объясняю! — отозвался откуда-то сверху доктор Масаки тоном, не терпящим возражений. В голосе его слышался укор. — Как можно быть настолько малодушным? Сначала просишь меня рассказать секрет всей моей жизни и обещаешь выслушать, а потом причитаешь. Поставь себя на мое место и поразмысли, как должно было быть страшно мне. Представь мою боль! Однако худшее впереди…