Доктор Фауст и его агентура
Шрифт:
Однако за проведенные в Штатах годы эмоции она подавлять научилась – вот и эта поддалась, никуда не делась, точнее – поддалась и от этого «делась», став точкой, алой, как метка от лазерного прицеливания. И в освободившемся от паники сознании замелькали воспоминания – одно за другим, не задерживаясь, бесцельно, как мишени «Бегущий олень» на безлюдном стрельбище.
Князь Гвидон же пребывал в это время в Норильске, куда прилетел, дабы склонить к партнерству владельца крупного (более пятисот бортов) автотранспортного предприятия.
В
– Что-то не так? – спросил изрядно нагрузившийся, но все еще крепкий на голову северянин, расслышавший сквозь считающийся музыкой адский грохот, как смачно выругался гость-искуситель, сделавший, – это он пояснил, источая опасное обаяние дипломата, – «сравнительно небольшой крюк» по пути из Москвы в Недогонеж.
– А что у нас вообще может быть так?! – простонал Гвидон на ушко скифской женщине с раскосыми и жадными очами, возникшей рядом внезапно и случайно, будто бы занесена была шквалом ветра с вечно морозного Таймыра. – Мы же сумасшедшие, у нас всегда все не так!
Дама отстранилась, еще более холодная, однако Гвидон смотрел уже не на нее, а на часы, навсегда запоминая эту историческую минуту – 2:05 нового дня по норильскому времени.
Потом попробовал перевести ее в московскую минуту, такую же историческую, но еще предыдущего дня, спьяну запутался и завопил, отвечая Большому Северному Транспортнику:
– Все хорошо! У нас всегда все хорошо! У нас вечное ок! И у тебя, друг, если с нами сработаешься, будет ок навсегда!
А вот Джока была в Недогонеже, при двух требующих постоянного присмотра объектах-субъектах: турбулентной Группе компаний и стремительно растущей дочери Нате, первым словом которой было не «мама», не «папа», а «бля!» – его она услышала (еще будучи «плодом малого срока») в ту секунду, как хладнокровная будущая мама сказала буйному будущему папе о том, что беременна.
Джока, теперь уже не будущая, а вполне настоящая мама с почти годовым стажем, спала, одним ухом прислушиваясь к чуть болезненному дыханию Наты, другое же навострив в сторону мобильника, поскольку уверена была, что Троцкий вот-вот позвонит и расскажет, как убеждал главу Центробанка, министра финансов и президента Республики Парагвай, что именно проект Группы компаний из неведомого им Недогонежа сделает автомобильный трафик их страны самым передовым в мире. Потом, устав хвастаться, спохватится: «Ах да, у вас ночь! Ты, небось, уже сопишь во все сопелки… Как дщерь? – И узнав, что у Наты малюсенький насморк, искренне огорчится: – Бля!»
…Что ж, она умела крепко спать и одновременно, подобно кошке, улавливать все звуки окружающего ее мира; спать, ни на секунду не убирая с лица неизменную свою полуулыбку, за которую Доктор Фауст, не мудрствуя лукаво, дал ей прозвище Джоконда…
Это уже потом друзья и будущий муж, вообще никак не мудрствуя, переделали его в Джоку. А когда хотят выпросить денег, называют Джоконей, но и это явно перемасленное обращение расточительной ее не делает, поскольку хоть человек она очень хороший, но финансовый директор – еще лучший.
Вот и пусть себе спит, пока Ната не расхнычется или муж не позвонит.
А Натан Наумович, Наумыч, Доктор Фауст, победную реляцию
Часть первая
Нет, старость – это лихорадка, бред с припадками жестокого озноба [3]
3
Гёте. Фауст (перевод с нем. Б. Пастернака).
Доктор Фауст – Светлячку
Суббота, 21 апреля 2019 года
Впервые в жизни пользуюсь диктофоном и злюсь, что навыки, которыми теперь в считаные минуты овладевают чуть ли не груднички, для меня, признанного ученого, сродни средневековой алхимии. Так я наказан за былое высокомерие по отношению к тем, кто с недоступной для меня быстротой умел нажимать на нужные клавиши в нужной последовательности.
Но ведь то были времена, когда по первому зову ко мне в кабинет спешили, цокая каблучками, «нежные девы и юные жены», готовые отправить в цифровую вечность мои бесценные мысли! К примеру, об особенностях управления вузами в период реформирования общественно-экономических отношений или о том, какие унитазы следует установить в туалетах строящегося корпуса бизнес-школы: дерьмовые китайские или дерьмовые турецкие.
Тем не менее, Светлячок мой, наговариваю на диктофон все, что приходит в голову, и наслаждаюсь так, будто после десятилетнего перерыва опять читаю лекцию.
Только для тебя, без предварительного плана, а потому вольную и распахнутую – такой за десятилетия моего преподавания не была ни одна другая.
Правда, проверив звучание первых фраз, обнаружил, что голос мой безжизнен, как у духа, разбуженного внезапным вызовом на спиритический сеанс.
Но тут уж ничего не поделаешь, техника, построенная на электрических схемах, меня не любит – слишком строгие требования предъявлял я к ней в радиоразведке, да и потом, будучи начальником участка на заводе.
И еще предупреждаю: лекция будет долгой, тем коснусь многих, самых разных, и одна из них – мой отец.
Вижу, как морщишься.
Будто бы слышу: «Да, отец твой был крутым, но террористом. Как ты меня ни убеждай, что он, прежде всего, гений разведки…»
И все же буду убеждать. Как в Петербурге, где ты всем своим видом показывала, насколько тебе интереснее узоры скатертей, лепнина на фасадах зданий, лица прохожих и взгляды, которыми немногие встречные мачо приглашали тебя позабавиться…
Но неужели только мне было заметно, что отпечаток униженности Питера лежит на всем и на всех? Неужели только мне бросалось в глаза, что скатерти застираны, лепнина замызгана, а мачо выглядят не как кавалергарды, а как пехотные подпоручики, потрепанные ночной попойкой?
Или это я все еще злюсь – остаточно и бессильно?
…Уже говорил, что к этой своей последней лекции не готовился. Но ты, когда будешь ее слушать, постарайся быть внимательной и заинтересованной, – как одиннадцать лет назад, в 205-й аудитории.