Доктор на просторе
Шрифт:
Мы обменялись рукопожатием, и двери медицинской синекуры закрылись для меня навсегда.
Я отложил уже достаточно, чтобы расплатиться с "ВИЛСОНОМ, ВЕРЕСКИЛЛЕМ И ВОЗЛЮБЛИНГЕРОМ" и прожить полтора месяца, готовясь к экзаменам в Королевский хирургический колледж. Продолжая снимать комнатушку в Бейсуотере, я запасся взятыми в библиотеке "Анатомией" Грея и "Физиологией" Старлинга, одолжил набор костей у приятеля из Св. Суизина и погрузился в подготовку к экзаменам на хирурга.
Согласно давно установленным правилам, к заключительному экзамену допускались лишь сдавшие анатомию с физиологией - предметы, которые студенты-медики проходили на втором курсе и начисто забывали уже к четвертому. И вот
Оставляя мозжечок,
Этот нерв, как паучок
Покидает мозг и шею,
Пробирается в трахею.
Его длинные цепочки
Помогают даже почкам.
Он блуждает в организме
Длинный, как пик Коммунизма*
(*Перевел А. А. Санин)
уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.
Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.
Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь ещё будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-Роу было все равно, что приехать в "роллс-ройсе" на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.
Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжиной претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал:
– Мозг этот, сэр, извлекли во время вскрытия тела семидесятилетнего мужчины. Как вам кажется, что в нем особенного?
Некоторое время спустя я был вынужден признать:
– Лично я, сэр, вижу лишь обычные для старческого возраста изменения.
– Так вы находите, сэр, что в этих мозгах ничего необычного нет?
– Да, сэр, - бодро отрапортовал я.
– Вы ведь сами сказали скончавшемуся было уже семьдесят. В таком возрасте надеяться уже не на что.
– Нда, - грустно произнес экзаменатор.
– А вот мне скоро уже семьдесят шесть будет. Спасибо, сэр, за напоминание. И - всего доброго.
Со мной вежливо распрощались и столь же вежливо вывели "неудовлетворительно".
Неудача потрясла меня, ведь я был абсолютно уверен в своих силах. Пришлось мне снова листать странички "Британского медицинского журнала" с объявлениями о вакансиях. Настроение было висельное. Вскоре мне удалось устроиться на почасовую работу ассистентом к одному доктору из Брикстона. Я решил даже, что, бросив курить и экономя таким образом на сигаретах, попробую ещё
– В чем дело, старик, куда ты запропастился?
– обиженно прогудел он мне в ухо, когда я взял трубку, слыша, как со скрипом приоткрываются все двери, и спиной ощущая любопытные взоры.
– Я уже сто лет тебя разыскиваю. Ты что, в отшельники ушел?
– Я просто к экзаменам готовился.
– Нашел чем заниматься в такую славную погодку. Послушай, старик, ты ведь с Парк-Лейн уволился, не так ли?
– Угу, - буркнул я.
– А на новое место, думаю, не устроился?
– Нет.
– Вот и замечательно. В том смысле, что, я надеюсь, поможешь мне. У меня есть дядюшка, который практикует в глубинке - типичный деревенский доктор; все его обожают, в каждом доме он свой, хотя руки никогда не моет... Так вот, его напарник только что взял месячный отпуск. Я сам обещал его выручить, но, к сожалению, дела не позволяют. Ты ведь, надеюсь, не прочь поработать на свежем воздухе?
Я заколебался, не будучи уверен, можно ли судить о дядюшке по самому Гримсдайку.
– Соглашайся, старичок, - настаивал он.
– Можешь захватить с собой все свои книжки и сидеть над ними хоть целыми днями. Там тихо, как в музее, за углом есть прелестный паб, а на почте работает одна симпатичная девчушка, которая не даст тебе усохнуть с тоски.
– Послушай, а... женат этот твой дядя?
Гримсдайк расхохотался.
– Он вдовец. Единственная дочь живет в Австралии. Ну так как?
Я обвел взглядом засаленную скатерть стола, обшарпанные стены, затем представил, что уже в следующую пятницу мне предстоит расплачиваться за очередной месяц прозябания в этих стенах...
– Что ж...
– Вот и молодчина! Я пришлю тебе карту с адресом. Ты можешь приступить к работе уже с понедельника? Фамилия моего старика Фаркухарсон. Очень славный малый, а во мне просто души не чает.
Я до сих пор с ужасом вспоминал дни, что проработал в Ноттингемпшире у доктора Хоккета, поэтому, признаться, перспектива на целый месяц окунуться в сельскую жизнь меня не слишком прельщала. Вдобавок как истому лондонцу, привыкшему к уютному гулу городских автобусов, мне было страшновато представить себя в обществе коров, свиней, лошадей, овец, коз и иных животных, которых коренные обитатели Лейстер-сквер и в глаза-то не видели. Однако в понедельник утром, выехав на "Доходяге Хильде" за пределы города, я ощущал, как с каждой милей моя уверенность растет. Вдобавок мирный и живописный пейзаж за окном настраивал на философский лад. Сама деревушка расположилась в стороне от больших дорог, а первыми её обитателями, с которыми я столкнулся, были коровы. Бестолковые рогатые твари окружили Хильду и принялись вылизывать её длинными шершавыми языками. Я даже заподозрил, что при окраске машины использовали какое-то потайное зелье, привораживающее парнокопытных. Моя новая обитель насчитывала несколько домишек, пару лавчонок, церковь, дом викария и паб под вывеской "Четыре подковы". Посередине деревушки зеленел треугольной формы лужок, на котором пасся одинокий мерин; окинув меня недоверчивым взглядом, он вдруг негромко заржал - обиженно, как мне показалось. Прямо за лужком возвышался дом доктора, густо увитый плющом; медная табличка перед входом сияла на солнце, как новехонький однопенсовик, а палисадник был густо усажен самыми разнообразными цветами, над которыми счастливо жужжали пчелы и шмели. Точь-в-точь, как бизнесмены, обедающие в "Савой-Гриль" за счет своей компании, почему-то подумалось мне.