Доктор Шифр
Шрифт:
И только сейчас Андрея осенило: а ведь способности дяди Сергея отдаленно напоминают его собственные! А что если муж Алины Спиридоновны видит человеческое тело так же, как с недавних пор наблюдает его Андрей, – расплывчатым узором, сияющим разноцветными красками?
От подобной догадки Волошин хлопнул себя по лбу. Вот же идиот! И как он сразу не смекнул обратиться за подсказкой к собрату-экстрасенсу? Или все-таки смекнул – на подсознательном уровне? В конце концов, не зря же из ступора он вышел аккурат возле дома своей бывшей учительницы.
Прежде чем звонить в домофон, Андрей сбегал до ближайшего продуктового и
Это было одно из вроде бы необязательных обещаний, которые Андрей не выполнил. Поддержание крепких социальных связей никогда не являлось его сильной стороной. Кому-то не составляет трудностей через пять лет молчания позвонить знакомому и поздравить с 23 Февраля. Андрею же подобные подвиги давались через силу.
В подъезд лейтенант прошмыгнул вслед за незнакомой женщиной. В ноздри ударил запах легкой сырости. Поскольку тетка смотрела на Волошина с высоким градусом подозрительности, он не стал заходить в лифт вместе с ней, а побежал вверх по лестнице. Он прекрасно помнил этаж, на котором жила Алина Спиридоновна, – пятый – и номер ее квартиры.
У Андрея вообще были простые взаимоотношения с числами: они привлекали шифровальщика некоей отстраненностью и холодной точностью. Номера телефонов и квартир, даты рождения и значения географических координат откладывались в голове Волошина моментально и практически без усилий с его стороны. Он был из тех, кто верил, что мир спасет математика.
Алина Спиридоновна открыла еще до того, как Андрей вдавил кнопку звонка, – она всегда так делала, когда Волошин с друзьями приходили на занятия. Не хотела, чтобы «их вопли будоражили соседей», да и звонок будил ее девяностолетнюю маму, которую Андрей, к слову, ни разу не видел, но знал, что она обитала за закрытой дверью дальней комнаты.
При первом взгляде Андрею показалось, что время учительницу совсем не тронуло. Алина Спиридоновна стояла в том же домашнем темно-синем платье с юбкой в пол, а ее черные глаза блестели узнаваемым задором девчонки-пацанки. Волошину и самому показалось, будто он вернулся в школьные времена. Однако, присмотревшись, он подметил, что седины в длинных вьющихся волосах изрядно поприбавилось, а углубившиеся морщины на лице красноречиво напоминали о пяти минувших годах.
Андрей неловко поздоровался, глуповато улыбнулся и уже собрался протянуть коробку конфет, но, к счастью, Алина Спиридоновна оборвала его жалкие потуги, шустро для своих пятидесяти с гаком (или уже шестидесяти?) лет отпрянув в сторону:
– Давай, заходи скорей. Соседей перебороздишь.
Она всегда так говорила. «Будете уходить – не шумите. Не хватало еще соседей перебороздить!» Андрей был рад услышать знакомый афоризм.
Он шагнул в прихожую, прикрыл дверь, топорно вручил конфеты.
– Это – вам!
Стремительным движением Алина Спиридоновна забрала скромный дар, даже не взглянув на название, и крепко обняла ученика. Андрей растерялся… а потом ему стало хорошо и спокойно. В
– Долго же ты поднимался, – улыбнулась женщина. – За конфетами бегал?
– Ну да. Неудобно с пустыми руками…
– Неудобно кошек запрягать, а ко мне можно и так зайти – главное, чтоб без злых мыслей. А с физиономией что? За бабу пострадал или за дело?
– За Родину, – улыбнулся Волошин.
– Тогда похвально. Давай разувайся, проходи в зал. Я чай принесу.
Учительница исчезла на кухне. Андрей скинул кеды, продолжая испытывать неловкость. Упорным червячком в мозгу копошилась мысль о том, что он – распоследний подлец, коль приперся лишь пять лет спустя и только потому, что возникла необходимость. Задним числом он, конечно же, выдумывал себе оправдание, но потом решил не заигрывать с совестью и честно признать: свин ты неблагодарный, Волошин, распоследний свин.
Выровняв обувь, гость направился в зал, мельком заглянув в дальний коридор. В прошлом, из-за закрытой комнаты матери Алины Спиридоновны, там всегда было темновато. Теперь же дверь оказалась нараспашку, и Андрей увидел край заправленной кровати. Наверное, вопрос о здоровье матушки стоило вычеркнуть из перечня предполагаемых тем для разговора.
Волошин прошел в зал и с легким уколом горечи обнаружил, что многое здесь теперь выглядит по-другому. Во-первых, пропал стол. Большой раскладной стол, за которым они традиционно рассаживались вчетвером: Алина Спиридоновна во главе, один ученик по левую руку и двое – по правую. Можно было сесть и напротив, на другом конце стола, но тогда пришлось бы маячить перед глазами учительницы и отвечать на обрушивающиеся градом вопросы. Там садились только новички, не знавшие об особенности Алины Спиридоновны пикировать любого, кто сидит перед ней. Однако после первого же занятия они, как правило, смекали расстановку сил и стремились поменять дислокацию.
Андрей всегда старался занять местечко по правую руку. Он очень скоро просек, что чем ближе к Алине Спиридоновне ты сидишь (и чем правее), тем более благосклонным будет ее отношение. По-настоящему жарко приходилось лишь горячим головам на другом конце стола.
На факультативные занятия Андрей проходил весь десятый и большую часть одиннадцатого класса. Состав небольшой группы периодически обновлялся, в ней членствовали не только его одноклассники, но и дети из других школ (что вызывало у Андрея неприятное ощущение проникновения вражеского лазутчика в их тайный орден физиков).
За тем столом, по которому теперь скучал Волошин, ребята дурачились, сплетничали, спорили, смеялись, грустили, размышляли, фантазировали, откровенничали и, разумеется, постигали физику.
А теперь этого стола не было.
Также пропали и кривые стопки учебных пособий, под которыми тонуло старенькое пианино в углу. Машинописные листы с пропечатанными кляксами чернил, исписанные, исчирканные формулами тетрадки на двенадцать листов, наполненные заметками и личными теориями гроссбухи, желтые методички, будто телепортированные из советских времен, и новые, блещущие белоснежным лоском буклеты – всё это испарилось вслед за родным столом.