«Доктор Живаго» как исторический роман

Поливанов Константин Михайлович

Похоже, что весной-летом 1956 года, после ХХ съезда КПСС, сам факт передачи машинописи еще не опубликованного в СССР романа за границу еще не воспринимался однозначно как преступление (хотя после «дела Пильняка и Замятина» в 1929 году подобная практика до 1956 года полностью отсутствовала). В докладе главы КГБ Серова, датированном 24 августа 1956 года и сообщающем о передаче автором машинописи «Доктора Живаго» за рубеж, говорилось лишь, что роман, содержащий «идеалистическое представление о мире», был «Новым миром» отвергнут [298] . Однако уже к концу августа в верхах возобладала негативная политическая оценка нового произведения Пастернака. 31 августа министр иностранных дел Д. Шепилов аттестовал роман как «злобный пасквиль на СССР» [299] . По иронии судьбы, такая оценка была выдвинута советским руководителем, который в ситуации 1956 года считался одним из наиболее культурных и образованных людей в высших эшелонах власти, с которым творческая интеллигенция склонна была связывать надежды на масштабные реформы и ослабление идеологического давления [300] . К меморандуму Шепилова была приложена записка Отдела культуры ЦК КПСС, в которой новое произведение Пастернака расценивалось как «враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы», где «история

страны за первую половину ХX века изображается <…> с чуждых позиций злобствующего буржуазного индивидуалиста, для которого революция — бессмысленный и жестокий бунт, хаос и всеобщее одичание», «революция — дикий бунт ничтожеств» [301] . Более подробный анализ предлагала рецензия редколлегии «Нового мира», подготовленная, возможно, по указанию свыше и обосновывающая отказ публикации романа [302] . Основные содержащиеся в ней обвинения: «дух неприятия социалистической революции», «гипертрофированный до невероятных размеров индивидуализм», «роман глубоко несправедлив, исторически необъективен в изображении революции, гражданской войны и послереволюционных лет», «глубоко антидемократичен и чужд какого бы то ни было понимания интересов народа». Они во многом перекликались со старыми оценками поэта, выдвигавшимися против него на протяжении 1940-х годов, однако по сравнению со старыми штампованными формулами в письме «Нового мира» были и несвойственные прежним выпадам упреки. Известно о личном участии Федина, друга и соседа поэта по переделкинской даче (одного из первых читателей романа), собственноручно вписавшего в текст новомирской внутренней рецензии особенно задевшие Пастернака абзацы. Достаточно сопоставить эти обвинительные пассажи Федина с теми его высказываниями, которые в 1943 и 1944 годах были зафиксированы органами госбезопасности, чтобы представить себе всю глубину метаморфозы, пережитой и им самим, и советской литературной жизнью за эти годы [303] .

298

Фельтринелли К. Senior Service: Жизнь Джанджакомо Фельтринелли. М., 2003. С. 108.

299

«А за мною шум погони…»: Борис Пастернак и власть. Документы 1956–1972 / Под ред. В. Ю. Афиани и Н. Г. Томилиной. М., 2001. С. 63.

300

Кузнецова Т. Е. «…И примкнувший к ним…»: непримкнувший: К столетию со дня рождения Д. Т. Шепилова. М., 2005; Шепилов Д. Непримкнувший. М., 2001; «И примкнувший к ним Шепилов»: Правда о человеке, ученом, воине, политике / Сост. Т. Толчанова и М. Ложников. М., 1998.

301

«А за мною шум погони…» С. 63–70.

302

Там же. С. 349–376.

303

Ср. в дневнике К. Чуковского от 1 сентября 1956 года: «Был вчера у Федина. Он сообщил мне под большим секретом, что Пастернак вручил свой роман „Доктор Живаго“ какому-то итальянцу, который намерен издать его за границей. С этим романом большие пертурбации: П-к дал его в „Лит. Москву“. Казакевич, прочтя, сказал, что, судя по роману, Октябрьская революция недоразумение, и лучше было ее не делать. Рукопись возвратили. Он дал его в „Новый мир“, а заодно и написанное предисловие к сборнику своих стихов. Кривицкий склонялся к тому, что предисловие можно печатать с небольшими купюрами. Но когда Симонов прочел роман, он отказался печатать и „Предисловие“. Нельзя давать трибуну Пастернаку. Возник такой план: чтобы прекратить все кривотолки (за границей и здесь), тиснуть роман в 3-х тысячах экземплярах, и сделать его таким образом недоступным для масс, заявив в то же время: у нас не делают П-ку препон. А роман, говорит Федин, „гениальный“. Чрезвычайно эгоцентричный, гордый, сатанински надменный…» (Чуковский К. Дневник (1930–1969). М., 1994. С. 239).

Естественно, что не менее категорическое неприятие романа Пастернака и беспокойство по поводу начатой им борьбы за публикацию «Доктора Живаго» должны были испытывать старые недоброжелатели поэта, литературные функционеры, усмотревшие в действиях Пастернака прямую угрозу собственному положению. В начале 1956 года было совершенно неясно, как далеко может зайти десталинизация, курс на которую был намечен ХХ съездом партии. 6 марта 1956 года Чуковский заносит в дневник разговор с Вс. Ивановым:

Всеволод утверждает со слов Комы, что все книги, где было имя Сталин, изъемлются теперь из библиотек. Уничтожили миллионы календарей, напечатавших гимн. Все стихотворные сборники Суркова, Симонова и т. д. будто бы уничтожаются беспощадно [304] .

В такой ситуации у стоявших во главе писательского союза литераторов возникали веские причины для стремления предотвратить публикацию произведения, всем своим независимым характером подрывавшего идеологические устои, на протяжении долгого времени служившие залогом материального благополучия литературной «номенклатуры». Важным эпизодом в борьбе вокруг романа явилась история его несостоявшегося издания (уже после того, как Пастернак был поставлен в известность об отклонении рукописи «Новым миром») — в Гослитиздате. Сами по себе перипетии переговоров о гослитиздатовском издании были напрямую связаны с попытками советских государственных и литературных инстанций предупредить появление итальянского перевода в нежелательном для них виде. Автор, хотя и мечтавший о выходе романа в подлинной, а не искаженной цензурной редакции [305] , готов был пойти на сокращения и изменения мест, вызывавших возражения издательства. Так, тогдашний главный редактор Гослитиздата А. Пузиков вспоминает, что сумел уговорить поэта убрать слова о коллективизации из эпилога романа. Однако когда вопрос о публикации стал во всей остроте в связи с тем, что истекал срок, согласованный с Фельтринелли для этого, и доклад о работе Гослитиздата над рукописью был представлен секретариату Союза писателей в августе 1957 года, высокое собрание отвергло предложенную публикацию, заявив, что «черного кобеля не отмоешь добела». Пузиков сообщает:

304

Чуковский К. Дневник (1930–1969). С. 236.

305

См. письмо Пастернака к Д’Анджело от 17 апреля 1957: «Эти предполагаемые изменения буду производить и вносить в русский текст не я, а специальный редактор, которому издательство поручило сгладить углы романа, неприемлемые для советского издания. Я еще не видел его работы теперь, лежа в больнице с заболеванием, пока что нестерпимо мучительным и которому я не вижу конца, наверное не скоро увижу <…> Вида, в какой будет превращен роман, чтобы стать приемлемым

для печати, я себе пока не представляю, и его невозможно предугадать» [Пастернак: X, 222].

Сама идея доработки романа была сочтена абсурдной. Совещание на том и кончилось, и мы, как побитые, ушли, поняв, что дальнейшая дорога к изданию «Доктора Живаго» закрыта [306] .

Но еще более драматическую остроту происходившее вокруг романа имело для самого автора. 21 августа 1957 года он писал Н. А. Табидзе:

Здесь было несколько очень страшных дней. Что-то случилось касательно меня в сферах мне недоступных. Видимо Хрущеву показали выборку всего самого неприемлемого из романа. <…> Как всегда, первые удары приняла на себя Ольга Всеволодовна. Ее вызывали в ЦК и потом к Суркову. Потом устроили расширенное заседание секретариата президиума ССП по моему поводу, на котором я должен был присутствовать и не поехал, заседание характера 37 года, с разъяренными воплями о том, что это явление беспримерное, и требованиями расправы, и на котором присутствовали О. В. и Анатолий Васильевич Старостин [307] , пришедшие в ужас от речей и атмосферы (которым не дали говорить) и на котором Сурков читал вслух (с чувством и очень хорошо, говорят) целые главы из поэмы [308] .

306

Пузиков А. Будни и праздники: Из записок главного редактора. М., 1994. С. 206.

307

Редактор Гослитиздата.

308

[Пастернак: X, 222]. Сурков читал отрывки из поэмы «Высокая болезнь».

Вслед за заседанием секретариата с Пастернаком беседовали Сурков и Поликарпов, они хотели, чтобы Пастернак задержал итальянское издание романа. Дополнительную беспокойство советские инстанции испытывали в связи с появлением в августе фрагментов романа «Доктор Живаго» в переводе на польский в варшавском журнале Opinie. Вскоре Сурков был командирован в Италию, где за несколько недель до публикации итальянского перевода предпринял грубые и неуклюжие попытки его предотвратить.

Возросшая к осени 1957 года активность литературного начальства в пастернаковском деле создавала для внешнего наблюдателя впечатление, что именно руководство писательского союза, а не государственные инстанции, сопротивляется обнародованию романа, склонив на свою сторону правительство. Так это представлялось, например, переводчику «Доктора Живаго» на итальянский язык Петро Цветеремичу, посетившему Москву осенью 1957 года. 5 октября он писал Фельтринелли:

В Москве вокруг книги складывается скверная ситуация. Там готовится крупный скандал. Публикацию рассматривают как «удар по революции». Это, конечно, совершенно бесчестный ход. Тем более, что я был абсолютно уверен, что книга должна выйти в СССР. Я видел договор Пастернака с Гослитиздатом, заключенный 7 января 1957 года <…> Мне кажется, что члены ЦК, Поспелов и другие, намеревались его опубликовать. Все изменилось под давлением Союза писателей, который в этом случае оказался более принципиальным, чем партия, и связал всем руки [309] .

309

Фельтринелли К. Senior Service: Жизнь Джанджакомо Фельтринелли. М., 2003. С. 116–117. Впрочем, Цветеремич мог представлять это именно так для Фельтринелли, подвергавшегося беспрецедентному давлению со стороны ЦК компартии Италии, который по указанию Москвы добивался от него отказа от публикации романа (см.: Там же. С. 114–119).

Но однозначного заключения по этому вопросу в данный момент вынести невозможно. По-видимому, на высшем государственном уровне до поры до времени проявлялись различные тенденции в отношении пастернаковской истории. В день присуждения Нобелевской премии министр культуры СССР Николай Михайлов рекомендовал руководству Гослитиздата ехать в Переделкино и поздравлять Пастернака. Это описано в мемуарах Пузикова:

В газетах еще не было сообщения о решении Нобелевского комитета, а меня и директора издательства Г. И. Владыкина вызвал к себе министр культуры СССР Н. А. Михайлов. Беседа была доверительной и кончилась поручением.

— Вот что, — сказал Николай Александрович. — Пастернаку присуждена Нобелевская премия. Поручаю вам двоим от имени издательства и от нашего имени отправиться немедленно в Переделкино и поздравить награжденного.

Владыкин наотрез отказался, а я промолчал, и это мое молчание было воспринято как знак согласия.

К Пастернаку я в тот день не поехал, решив дождаться утра, а утром, в самом начале рабочего дня, позвонил Михайлов, чтобы узнать о результатах моей поездки.

— Пузиков заболел, — сказал Владыкин, и в телефонной трубке послышался вздох облегчения.

Из всего этого мы сделали вывод, что вопрос о том, как отнестись к награждению, решался не просто. Кто-то с кем-то спорил [310] .

310

Пузиков А. Будни и праздники. С. 208.

С другой стороны, в начале октября 1958 года, накануне нобелевского скандала, когда становилось ясным, что подорвать шансы Пастернака на победу не удается, литературные функционеры А. А. Сурков и Б. Н. Полевой рекомендовали отделу культуры ЦК КПСС выпустить «Доктор Живаго» в СССР ограниченным тиражом [311] с тем, чтобы «обезвредить» западные издания, включая одно на русском языке, распространявшееся в те дни на брюссельской Всемирной выставке.

311

«А за мною шум погони…» С. 139.

Список использованной литературы

Источники

Ахматова: Ахматова А. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. В. М. Жирмунского. Л., 1977.

Белый: Белый А. Симфонии / Вступ. статья, сост. и примеч. А. В. Лаврова. Л., 1991.

Бердяев: Бердяев Н. А. Христианство и антисемитизм // Тайна Израиля: «Еврейский вопрос» в русской религиозной мысли конца XIX — первой половины XX вв. СПб., 1993. С. 325–342.

Берковская: Берковская Е. Н. Судьбы скрещенья: Воспоминания. М., 2008.

Блок 1936: Блок А. А. Собрание сочинений: В 12 т. Л., 1936. Т. 8.

Блок 1999: Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. СПб., 1999.

Блюм: Цензура в Советском союзе 1917–1991: Документы / Сост. А. В. Блюм. М., 2004.

Брюсов: Брюсов В. Я. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894–1924: Манифесты, статьи, рецензии. М., 1990. С. 573–606.