«Доктор Живаго» как исторический роман
Шрифт:
Полгода спустя, 21 марта 1947 года, обличением всех идеологических грехов Пастернака стала объемная статья А. А. Суркова («О поэзии Бориса Пастернака») в еженедельном органе Отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) «Культура и жизнь». Одним из стимулов к появлению этой статьи послужило выдвижение Пастернака английским профессором С. Баурой на Нобелевскую премию по литературе в 1946 году. Сурков же в ответ объявляет поэзию Пастернака принципиально «далекой от советской действительности». Он прежде всего цитировал строки стихотворения «Про эти стихи» из книги «Сестра моя — жизнь», вышедшей в 1922 году, называя его «ранним дооктябрьским», предлагая в известных строках:
В кашне ладонью затворясь, Сквозь фортку крикну детворе: Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе? —увидеть «позицию отшельника» и браваду «отрешенностью
принципиально отрешенным от нашей действительности, иногда условно лояльным ей, а чаще всего враждебным <…> Таким и за это именно принимают его зарубежные критики, противопоставляя Пастернака всей советской поэзии.
«Советская литература не может мириться с его поэзией», — продолжает Сурков, не забывая инкриминировать поэту идеализацию Февральской революции и восхищение Керенским в стихотворении «Весенний дождь» (сходные обвинения возникнут и в связи с романом «Доктор Живаго»).
Сложившаяся к концу 1940-х годов официальная и абсолютно одиозная репутация Пастернака была суммирована в обзоре М. Луконина «Проблемы советской поэзии» (Итоги 1948 г.), — напомню, что к этому времени Пастернак был вновь номинирован на Нобелевскую премию:
Недаром долго и упорно прославлялся ими Борис Пастернак, хотя, несмотря на все старания этих последышей, он так и остался безвестным для нашего народа. Пастернак удовлетворялся и дорожил только тем, что его признавал заграничный выродившийся хлам. Его подбирали всегда наши враги, чтобы противопоставить нам же. Всю жизнь в нашей поэзии он был свиньей под дубом (выделено нами. — К. П.) <…>
Примером для тех, кто еще путается у нас в ногах, не верит мощи нашей поэзии, кто становится в позу и противопоставляет себя нашему движению, может служить бесславная участь творчества Пастернака. Партия и народ не раз указывали Пастернаку на его грубые ошибки, пытались помочь ему, предоставляли вновь и вновь трибуну в надежде на то, что он поймет свои заблуждения. <…> Пастернак вновь и вновь обманывал доверие народа. В этом году [288] он вновь обманул наше доверие. Он грубо и демонстративно использовал нашу трибуну, чтобы подчеркнуть свое несогласие с нами. Он прочел старые декадентские стихи и притом просто плохие стихи, заигрывая с кучкой своих приверженцев, попавших зал. Противно было смотреть на эту вылазку.
288
Выступление на вечере «Поэты за мир и демократию» в феврале 1948 года в Политехническом музее в Москве.
На фоне прямых политических обвинений в этом пассаже Луконина («вылазка», «заграничный выродившийся хлам», «обманывал доверие народа») выглядели куда безобиднее традиционные упреки Суркова на собрании московских писателей, посвященном обсуждению постановления ЦК ВКП(б) «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели»: «индивидуалистическое творчество Б. Пастернака, восхваляемое на все лады заграничными эстетами» [289] , отдельные фразы Н. Маслина в статье «Маяковский и наша современность» о том, что Пастернак приносит в жертву форме «любое содержание, не исключая разума и совести», превратил искусство в каталог «субъективных ощущений», и что его творчество «нанесло серьезный урон советской поэзии» [290] , и Б. Яковлева в статье «Поэт для эстетов: Заметки о В. Хлебникове и формализме в поэзии» — «воинствующая безыдейность», «содержание рабски подчинено форме» [291] .
289
«К подъему советского искусства» // Литературная газета. № 18. 3 марта 1948. С. 1.
290
Октябрь. 1948. № 4. С. 148–160.
291
Новый мир. 1948. № 5. С. 224.
Луконинская формула «свинья под дубом» была спустя несколько лет подхвачена в речи В. Е. Семичастного 30 октября 1958 года. По его позднейшим воспоминаниям, все бранные слова о Пастернаке в этой речи были фактические продиктованы ему Н. С. Хрущевым. [292]
Неудивительно, что в атмосфере этих обвинений с цензурными препятствиями стихотворения из романа столкнулись еще прежде его прозаических частей. В 1948 году несмотря на все нападки издательство «Советский писатель» в серии, посвященной 30-летию
292
Семичастный В. Беспокойное сердце. М., 2002. С. 72–74.
Дорогой Костя! Дочитал Пастернака, сборник кончается совершенно пошло-эротическим стихом ахматовского толка, помеченным 46-м годом, — прямой вызов. Если не поздно, вели Ярцеву [293] тираж задержать, я окончательно в этом убедился. Если не поздно, пусть задержит. Поправлюсь, решим вопрос [294] .
Спустя несколько дней, 6 апреля 1948 года, он доносил о происшедшем в ЦК А. А. Жданову и М. А. Суслову:
Довожу до вашего сведения, что Секретариат ССП не разрешил выпустить в свет уже напечатанный сборник стихотворений Б. Пастернака <…>
К сожалению, сборник был напечатан по нашей вине. При формировании серии избранных произведений советской литературы к тридцатилетию Октября секретариат допустил возможность включения в серию и сборника Б. Пастернака. Предполагалось, что в сборник могут войти его социальные вещи: «1905 год», «Лейтенант Шмидт», стихи периода Отечественной войны и некоторые лирические стихи.
Однако секретариат не проследил за формированием сборника, доверился составителям, и в сборнике преобладают формалистические стихи аполитического характера. К тому же сборник начинается с идеологически вредного «вступления», а кончается пошлым стихом ахматовского толка «Свеча горела». Стихотворение это, помеченное 1946 годом и завершающее сборник, звучит в современной литературной обстановке как издевка [295] .
293
Г. А. Ярцев — директор издательства «Советский писатель».
294
Фадеев А. Письма и документы из фондов Российского Государственного архива литературы и искусства. М., 2001. С. 134.
295
Там же. С. 137.
Уничтоженный сборник косвенным образом упомянут в статье, появившейся в ходе кампании против «антипатриотической группы космополитов и эстетов» и персонально посвященной литературному критику и редактору Ф. М. Левину. В перечислении инкриминируемых ему деяний упоминается Пастернак:
Это Ф. Левин, превозносивший в одной из статей 1939 года «завоевания» эстетствующего формалиста Б. Пастернака, значение которых «недооценено нашей поэтической молодежью», услужливо составляет в 1947 году для издательства «Советский писатель» книгу «Избранного» Б. Пастернака [296] .
296
Макаров А. Тихой сапой // Литературная газета. 1949. 19 февраля.
На этом фоне ярчайшим симптомом начала изменений политической и литературной жизни СССР стала публикация в журнале «Знамя» в апреле 1954 года десяти стихотворений под заголовком «Стихи из романа в прозе „Доктор Живаго“» с авторским предуведомлением:
Роман предположительно будет дописан летом. Он охватит время от 1903 до 1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне.
Герой — Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записки и среди других бумаг написанные в молодые годы, отделанные стихи, часть которых здесь предлагается и которые во всей совокупности составят последнюю, заключительную главу романа [297] .
297
Знамя. 1954. № 4. С. 92.
По окончании работы в 1956 году Пастернак предлагал роман редакциям журналов «Новый мир» и «Знамя», новому альманаху «Литературная Москва». В середине мая он вручает машинопись романа итальянскому журналисту, работавшему в Москве на радио, вещавшем на Италию, для передачи миланскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. Подписав летом 1956 года договор с Пастернаком (причем договор был прислан Пастернаку и отправлен им в издательство обычной почтой), Фельтринелли приступил к подготовке издания итальянского перевода.