Дол Заповедный
Шрифт:
— Федор! — воскликнул Степан, не то со смехом, не то с рыданием сдавленным, как то у него бывало в волнении. — Федор! Да ведь он же слабоумный! Про то все знают… Ну, царь Иван! Вот уж удружил, так удружил! Наследника царевича Ивана Ивановича, года два тому назад, сам — своею рукою убил! Оставил нам скорбного главою Федора!..
— Помолчи, — сказал Ворон.
— Молчать надо, Степан, — сказал Эмет. — У нас в степи говорят: если твой хан слеп, и ты закрой один глаз.
— Хорошо говорят, — мрачно усмехнулся Ждан Медведь, — да нам это не с руки — глаза закрывать. Назакрывались
— Что же теперь будет? — спросил поп Иван.
— Тихое житье будет! — сказал Степан слезно. — Отдохнет Русь от лютостей, от напастей всяких. Пусть он, царь Федор, если и не слаб головкой, так — блаженный. И богу, значит, угоден. И с миром править будет, и нас пасти милосердно.
— Ну, нет! — злобно выкликнул Томила. — До тихого жития путь еще далек! Теперь только и посчитаться с боярским лихоимством, с несытыми псами, что по три шкуры с нас драли, да с опришными последышами! Мы им припомним их метлы, да песьи головы, что они себе на конскую на свою сбрую вешали — дескать, мы метлой крамолу выметаем, царя, аки псы, от лиха стережем. Нет! Они царя вполглаза стерегли, а главное — себе добычу рвали. Совсем Русь от них запустела. Не зря народ их кромешниками звал, как силу сатанинскую, из мрака кромешного! Погибель на них! Перевернуть все надо! В мир идти надо, силу показать, правду сыскать сей же час!
Под конец слов своих Томила совсем в раж вошел, кричал чуть не криком и, кулак сжавши, по столу им ударил.
Слушали, однако, его с пониманием и любопытно. Один Ждан Медведь только повел на него глазом насмешливо, переспросил:
— Сей же час, значит, тебе правду сыскать?
— А чего ждать? Правда всем нужна!
— Она, конечно, всем нужна, да у каждого она — своя!
— Ну, пошел Ждан Медведь воду мутить! — махнул рукой Томила. — Если у каждого своя — то это не правда. Это уже кривда.
— И с кривдой жить, говорят, можно, — сказал Иона. — Правда, она, знаешь, в лаптях, а кривда — хоть и в кривых, а все же — в сапогах.
— Не надо воду мутить! — твердил Томила. — Народушко правду знает, она ему нужна, он ее найдет.
— Долго ее придется искать, со дна морского доставать, — подзадоривал Ждан Медведь.
— Ничего, и со дна морского достанем!
— Да море-то, знаешь, каково сольется? Из крови нашей море будет. Попробуй оттуда правду вытяни, когда красным-красно, да черным в глазах черно…
— Не стращай ты нас…
— Ждан Медведь верно говорит, — разомкнул опять свои уста долго молчавший Ворон. — Много теперь на Руси крови прольется. Крутая пойдет потеха.
— А раз потеха пойдет, — опять вскричал Томила, — надо в мир идти! Чего в стороне-то сидеть?
— Да, — сказал поп Иван, — не зря на Москве, значит, птица Гамаюн кричала — к переменам. Вот и настанут перемены. Ухватистым людям просторно будет. Васюта беспременно, как оправится, сразу в мир уйдет. Будет себе доли искать.
— И я уйду, — сказал Томила.
— И я тоже, — сказал Степан.
— А еще тот, из монахов, у костра, — заговорил вдруг опять Иона, что-то вспомнив, — сказывал, будто бояре загодя гонцов
— Ну и пусть! — бросил Томила. — Нам теперь все нипочем, раз царь Иван приказал долго жить! Надо было бы тех вещих баб-поморок спросить, когда на Руси не царское, а мужицкое царство наступит! А этому царству быть и быть! И веку его не будет конца!
Томила засмеялся. В него словно вселился молодой огонь. Он ожил, повеселел. Ворон посмотрел на него, сказал:
— Любо на тебя глядеть, Томила. Заново жить хочешь?
— Отчего и не пожить? Плиту каменную с груди сняли. Хоть вздохнуть теперь.
— Да, — сказал Иона, — из Дола нашего многие теперь уйдут.
— Почему? — спросила Серафима.
— Надежда появилась. Пугала этого не стало, царя Ивана.
— Да, это, конечно, хорошо, — покивал бородкой своей ион Иван, — что пугала не стало. Зато все другое примерно, как было, так и осталось — бояре, князья, властители, иереи немилостивые, доглядчики, доводчики — ну их! Мне туда путь заказан, только высунусь — сразу меня схватят и в яму монастырскую. Никуда из Дола не уйду… А ты, Ждан Медведь, тоже в мир собрался?
— Нет. Мне там делать нечего. А вот из Дола Заповедного, из приюта нашего — уйти, может быть, придется. И не мне одному.
— Почему?
— Когда из Дола многие в мир вернутся, тайну его многие узнают. Это опасно. И так, сам видишь, поп Иван, люди сюда недобрые посягают. А дальше еще хуже, чего доброго, может стать. Значит, искать нам новый приют надо, приглядывать, готовить.
— Господи, да куда ж еще! Здесь так хорошо.
— И там не хуже будет. Да, может быть, и еще лучше. Такова наша судьба — идти и идти, пути пролагать, на земле трудиться. Кто захочет — со мной пойдет.
— Я пойду, — сказал Ворон.
— И я, — сказала Серафима.
— И я пойду, — сказал Эмет.
— И я тоже, — сказал Авила Парфен. — Ни дороги, ни труды мне не страшны. А всем вместе, да еще с тобой, Ждан Медведь, и вовсе ничего не боязно.
— Вот и ладно. Да это не сразу. Это еще обдумать надо. А места у меня на примете есть. И ближние, и дальние. А тебе, поп Иван, работа важная будет.
— Какая?
— Вот, — Ждан Медведь бросил на стол кису из тонкой выделанной кожи, перетянутую ременным снурком. — Тут монеты рыжие, золотые, значит. Эти монеты ты по правде, по разуму тем раздавай, кто в мир уходить станет. Может быть, это им на счастье будет.
— Всем?
— Всем. А кому и как, — смотри сам. Мы тебе верим.
Ждан Медведь поднялся, пошел к двери. Ворон — за ним.
— Я сейчас вернусь, — успокоил Серафиму.
Вышли вместе. Было темно, тихо. Над кромкой леса висел молодой месяц.
— Не тянет, значит, тебя, Медведюшко, в мир христианский? — спросил Ворон.
— Нет, Ворон, не тянет. Много я исходил, много видел, много изведал. Я ведь и с тем ходил, про кого ты меня тогда в горнице пытал.
— С Кудеяром? Неужто, с ним?