Долбаные города
Шрифт:
— Вы живете вместе? — спросила Лия.
Саул пожал плечами.
— Ну, пока что. Родители хотели дождаться меня и сделать ремонт в моей комнате по моему вкусу. По-моему, это здорово.
— А по-моему — нет, — сказал Рафаэль.
Комната была разделена, и напряжение между двумя половинами было такое сильное, что стоило ожидать приказа о возведении Берлинской стены. Половина Саула выглядела какой-то по-особенному необжитой, словно бы он не верил, что его вещи останутся тут надолго. О, приютское очарование потерянных мальчиков безо всякого Питера Пэна. Саул жил, как в гостинице, и вещи его (любимый цветок
Было видно, что Саул здесь так недавно, что ему страшно ко всему этому привязываться. А еще он старался занимать как можно меньше места. Рафаэль же владел этой комнатой безраздельно с самого рождения и по недавнее время. Так что от его половины комнаты наоборот исходило ощущение тесноты, вынужденной сдавленности. Плакаты с полуголым Игги Попом и печальным Куртом Кобейном висели друг к другу так близко, что легенда панк-рока нарушала личное пространство гранж-идола девяностых. Порвалась связь времен, подумал я, или что-то вроде того приключилось. На половине комнаты Рафаэля царил такой порядок, что ему, как человеку, который борется с Системой, должно было быть немного стыдно. Я увидел листы с печатным текстом, тут и там исправленным шариковой ручкой. Рафаэль редактировал очередной рассказ. Я взял первый лист, прочитал предложение из случайного абзаца.
— И он почувствовал, будто плоть его разрывают сотни миллиардов насекомых.
Я сказал:
— Надеюсь, это не эротическая сцена.
Вирсавия и Леви засмеялись, а Рафаэль вырвал у меня лист, послышался треск бумаги.
— Это личное. И я уже исправил.
— Ты исправил "миллиардов" на "миллионов".
— Отвали, сказал же, Шикарски!
Я достал сигареты, но Рафаэль заворчал:
— И не кури у меня дома.
— А когда ты скажешь, что я тебе вообще не нравлюсь?
— Ты мне вообще не нравишься.
Вирсавия сказала:
— Давайте-ка лучше разберемся, что нам делать, м?
И мы вдруг молча расселись на кроватях Саула и Рафаэля и надолго замолчали. Надо было подумать, что нам, в сложившейся ситуации, предпринять, но мой взгляд то и дело возвращался к Саулу. И я подумал, что его бы тут не было, если бы не одна ужасная ситуация.
Рафаэль рассказывал об этом полгода назад. А случилось все, когда он был еще совсем малыш, было ему пять лет, и в доме появился младенец. Его маленький брат. Но прожил он совсем недолго, в четыре месяца с ним случилась беда безо всяких на то причин. После этой истории Рафаэль, как он сам говорил, убедился (и слишком рано), что все бывает просто так.
Его мама гуляла с малышом, он лежал в коляске и, по ее задумке, наслаждался свежим воздухом. В какой-то
В общем-то, Рафаэль называл его несбывшимся братом и никогда не произносил его имени. Поэтому мы его и не знали. Просто маленький Уокер, мальчик, который никогда не пошел в первый класс.
У меня от таких историй всегда было страшное ощущение всеобщей несправедливости. Почему маленький Уокер умер, еще не научившись ходить, а Калев умер до того, как засунуть свой член в место более социально приемлемое, чем дышло пылесоса, а мамина двоюродная сестра разбилась на машине в неполные двадцать, и это тоже так мало. Короче говоря, почему мы не можем непременно доживать до славных восьмидесяти пяти, безо всяких таких сюрпризов? Невротиков, развязывающих войны, стремясь остаться в истории было бы меньше, и мы бы разумнее относились к себе и миру, зная, что не умрем завтра.
Хороший, короче говоря, проект, свести к минимуму глупую смертность, только несбыточный.
Но, короче, вот крошка Уокер покинул сей мир несправедливым, обидным образом, и это сделало, много позже, счастливым одного несчастного маленького человека. И мне не верилось, что такова была задумка, потому что она жестокая, но если все это случайность, то парадоксальным образом какая-то высшая справедливость вдруг появляется.
А у маленького Уокера на том кладбище тоже есть могилка, только безо всяких подземных светлячков, потому что у его смерти нет разумного объяснения, и неразумного тоже.
Я сказал:
— Так, ребята, мы сделаем вот что...
Вирсавия перебила меня:
— Убьем их всех?!
— Что?
— Лопатой!
— Ты дикая!
— Я думаю, что трупоеды опасны.
— Неа, — сказала Лия. — Если бы я не попыталась убить его, он бы меня не обжег.
— Так-так-так, — сказал я. — Мы не знаем, что это такое, и чего там с ним делать. Но давайте-ка я напомню вам, дорогие друзья, что нам четырнадцать, и верх нашей озабоченности — вопросы, связанные с венерическими заболеваниями и техниками минета, да, Лия?
Она толкнула меня в бок со страстью, так что у меня аж в глазах потемнело, и я поднял палец, собираясь переждать боль.
— В общем, — продолжил я. — Пусть этим занимается общественность. Я, если честно, не знаю с чего начать. Раскапывать могилы убитых и убийц, похищать оттуда светлячков? Это тупо.
— А что есть не тупые методы?
— Есть. Мы расскажем обо всем в интернете, — сказал я. — У меня есть канал на Ютубе.
— Да, мы видели.
— Он отвратителен.
— Ага. Полный отстой.
— Уверен, тебя убьют.
Я раскланялся.
— Спасибо, спасибо, спасибо! Ради этого я и живу!
Леви сказал:
— Ближе к делу, Макси!
Я посмотрел на темное окно, за которым плясали под порывами ветра ветви деревьев. Мне вдруг показалось, что я ощущаю чей-то взгляд. Такое случается посреди ночи с нервными детьми.
— Мы запишем видео, где вы подтверждаете мои слова. Большинство людей сочтут нас шизофрениками, двое или трое — проверят, и уже их сочтут шизофрениками, но еще двое или трое — проверят, и так далее до полной смены научной парадигмы.