Долгая ночь (сборник)
Шрифт:
Потом набросал ориентировку, отдал ее дежурному: прозвони по отделам, пусть этих женщин по приметам ищут, не тяни: это по делу убийства Арефьева.
Не прошло и полчаса, Габидуллин подтвердил: все точно. Пятаков вернулся домой около семи вечера, из дома больше не выходил.
Коломин пожал Пятакову руку — все, спасибо за помощь. Дать вам провожатого или сами доберетесь?
— Я могу идти? — Пятаков отчего-то удивился.
Гринин усмехнулся:
— В чем сомнение?
— Да нет, простите, ни в чем... Так я пошел?
Слава Рудюк не любил Кемерово — за
Дом — двухэтажный, на шестнадцать квартир, — нашел быстро. На звонок открыл дверь парнишка, тут же из кухни, вытирая руки полотенцем, вышла женщина — видимо, жена Ковалева.
— Вам кого? — она с удивлением смотрела на широкоплечего, высокого лейтенанта. — Да вы проходите, проходите!
— Хотел бы видеть Ивана Спиридоновича.
— А его и нет, он в командировке. Или случилось что? — В голосе женщины промелькнула тревога.
— Да нет, нет. Просто хотел его спросить о товарище его, об Арефьеве.
Тут кто-то ключом открыл наружную дверь — женщина выглянула в прихожую, сказала весело:
— А вот и хозяин сыскался! Иди сюда, Ваня, тут тебя из милиции дожидаются.
Ковалев топтался в прихожей.
Рудюк позвал:
— Что вы там прячетесь, хозяин?
Ковалев стал у двери комнаты, лицо, словно у нашкодившего школьника, жалкое, растерянное. Рудюк недоверчиво спросил:
— Вы что, с вокзала?
Ковалев замотал головой: нет, нет, еще вчера... — он глянул виновато на жену и осекся.
— Ну вот что, — поднялся лейтенант, — вижу, разговора у нас тут не получится. Прошу со мной, потолкуем в райотделе.
Жена всплеснула руками:
— Ваня, что происходит? Ты что-то натворил?
— Нет, нет, Катенька, я ничего...
Начальник Кировского райотдела распорядился освободить для Рудюка кабинет. Спросил: с допросом сам справишься? Если что — зови — поможем.
Ковалев рассказал торопливо, словно боялся, что не успеет выговориться. Поведал, как в ресторане сидели, как пили у ларька пиво, как к ним подсели женщины, как поехали кутить на Томь, в Топольники, как сошел с трамвая Пятаков...
Лейтенант не успевал записывать. Остановил Ковалева: не спешите. Так, ну, а в Топольниках что было?
— Мы туда не пошли, устроились по другую сторону моста, в кустах... Опять выпили. Песни пели, уж и не помню, какие. Нинка, одна из женщин, затеяла пить на брудершафт с Арефьевым. Потом просто так стали целоваться. А Шура, маленькая такая, помню, ко мне льнет: ты что, папаша, меня боишься? А потом пьяным туманом все и затянуло. Утром просыпаюсь — лежу на койке, в комнате отдыха на вокзале. До сих пор в толк не возьму, как я там оказался. Ну, ничего не помню...
— А Арефьев?
— Очухался я мало-мальски и решил, что он уехал накануне вечерним поездом. Билеты-то на обоих у него были. Вечера я ждать не стал — автобусом поехал. Добрался до Кемерова, помчался к нему. А его дома нет. Тут я и подумал: не иначе с ним что случилось... А соседка их говорит — к Полине, к жене Арефьева, еще с утра приходили из милиции, она уехала в Новокузнецк... И все. Понял: боком вышла нам
Рудюк дописал протокол, отдал Ковалеву: прочитайте и подпишите.
Ковалев вздохнул: я вам и так верю.
— Читайте, читайте, так вернее. Может, где оговорились, может, я не так понял. Придется нам вместе ехать в Новокузнецк.
— Зачем?
— Арефьев ни свою Нинку, ни вашу Шурку опознать уже не может — убили его.
— Убили?! — в глазах Ковалева застыл ужас.
— Ну да, убили. Там, где вы гуляли. Вы-то хоть опознаете тех женщин?
В начале первого ночи милицейский патруль доставил в дежурную часть парня: лицо в кровоподтеках и царапинах, рубашка разорвана, на ногах одни носки. Сержант доложил:
— Вот, товарищ майор, говорит, к нам бежал: побили и ограбили. А от него, паразита, винищем прет!
Парень обиженно подтвердил: ну прет, и что? Пили у меня в квартире, имею право или нет?
Выяснилось, что он, Геннадий Лобков, рабочий железобетонного завода, вчера получил аванс, зашел в ларек к семнадцатой столовой попить пивка. Там компания гуляла, парень и три бабенки. Одну зовут Нинка-учительница, вот она позвала — подсаживайся, мол, к нам, у нас весело! Когда ларек закрыли, Лобков всех позвал к себе, догуливать. По дороге купил две бутылки водки, закуска дома была — капуста да огурчики, буханка хлеба, немного колбасы. Нинка взяла руку Лобкова, прижала к своей груди, где вырез, а платье такое цветастое... Еще сказала: «Люблю, когда сердце вот так колотится!» А парень как закричит: «Опять за свое, сука?! Скажу Студенту, он с тебя шкуру спустит!» Потом была драка, Лобков полез разнимать, подло же, когда мужик женщину бьет. Тут ему и досталось от всех. Очнулся — гостей и след простыл. Унесли часы, костюм, деньги. Паскуды! Увижу — в куски порву!
Дежурный усмехнулся: да ты никак сидел?
— Ну и сидел, по своей пьяной дурости. Уж пять лет как вышел, вкалываю будь здоров, а они, твари позорные!..
— Ладно, уймись. Как тот парень выглядел — помнишь?
— Пиши, начальник: хлипкий такой, плечи узкие, челка на глаза, голос хриплый, лет двадцати пяти... Почему Нинку звали учительницей, не знаю. Плащ у нее был зеленый, из болоньи, в руке было...
Ковалева майор Коломин допрашивал вместе с Грининым. Тот чуть не плакал, клял себя последними словами — и что напился как свинья, и что бросил товарища. Видно было, что весть об убийстве Арефьева действительно потрясла его.
— Вечером наши группы пойдут по злачным местам. С одной пошлем Пятакова — знаете его? С другой вас. Пойдете?
— Конечно! Я этих женщин сразу узнаю, даже по голосу.
За группой Марчука (три дружинника, участковый Володя Габидуллин и Ковалев) закрепили квадрат небольшой, но бойкий: привокзальная площадь, вокзал, сквер, что тянется вдоль железнодорожной насыпи, и пустырь за зданием перевозки почты.
Дежурить начали с шести вечера, за час обошли весь квадрат, поговорили с работниками транспортной милиции, дежурившими по вокзалу, заглянули на пустырь. Габидуллина оставили для наблюдения у пивного ларька.