Долгая ночь (сборник)

Попова С. Н.

Вспомнилось лицо инспектора. Лицо молодого еще человека, у глаз которого глубокими птичьими лапками залегли морщины. Владимир Николаевич вдруг понял, как устал этот человек, который только что задавал ему вопросы, как устал от необходимости задавать подобные вопросы, видеть и терпеть подлость, трусость, ложь. «А ведь он Костю знает лучше, чем узнал его я за всю свою жизнь», — понял вдруг Агафонов. Он встал, зашагал по улице.

Еще на первом этаже Владимир Николаевич услышал музыку. Катя выскочила навстречу разгоряченная,

бросилась на шею:

— Папа, мы Зинки Лусниковой день рождения празднуем. У нее дома родители не разрешают. Можно?

Агафонов кивнул, потрепал дочь по волосам и пошел к себе.

«А Катька куда, если что со мной? — вдруг ошарашила мысль. — В детский дом Катьку? Это у Кости надо спросить, куда он ее предполагал...»

Под утро приснился сон. Огромный японский календарь с нэцкэ. У одной фигурки голова дразнила малиновым языком: «Ты сидел?»

Агафонов проснулся, ощущая тупую боль в сердце. Полежал, успокаиваясь, вернее — в который уже раз пропуская через себя события, разговоры, встречи последних двух недель.

Проводив Катю, Агафонов позвонил в школу, попросил замены, а потом по бумажке набрал еще один номер.

Николай Михайлович звонку не удивился, сказал, что ждет и пропуск закажет. Агафонов вызвал такси — нести коробку по городу он бы не смог.

Дальнейшее происходило, как в кино. Николай Михайлович пригласил понятых. При них открыли коробку и инспектор стал диктовать девушке в лейтенантских погонах:

— Грампластинки производства Великобритании — девять... производства ФРГ — двенадцать; производства Франции — две; компакт-кассеты производства Японии в нарушенной упаковке — сто двадцать... Журналы «Плейбой», коллекционный выпуск — пять... Валюта Соединенных Штатов Америки, купюры достоинством сто долларов — десять...

Николай Михайлович придвинул три сколотых скрепкой листочка.

— Прочитайте и распишитесь.

Агафонов подписал не читая.

— Умно сделали, что сами принесли, — подчеркнул инспектор. — Найди мы все это у вас при обыске...

— При обыске?.. — обомлел Владимир Николаевич.

— А как же. Зуев показал, что последнюю партию из Москвы он с вами передал, даже перечислил все вложенное. У него учет строгий — иначе ни с должников не взыскать, ни с кредиторами рассчитаться, а он большими тысячами ворочал...

Помолчали.

— Я могу идти? — спросил Агафонов.

— Минуточку, — Николай Михайлович достал из ящика стола фотографию и протянул ее Агафонову, — вы этого человека не знаете?

С фотографии нагло улыбался Валерий Михайлович.

— Знаю...

— Где вы его видели?

— На квартире у Зуева, в Москве.

— А этого? — Алексеев протянул еще одну фотографию.

— Этого не знаю... Правда, не знаю, — поспешил заверить Агафонов, заметив некоторое разочарование инспектора.

— Верю. Этот человек не всем показывается, у него, так сказать, и подданство к осторожности обязывает.

Можете идти, но вы еще понадобитесь для опознания хотя бы кожаных пиджаков, что в Москве не видели. — Николай Михайлович еле заметно улыбнулся. — И очной ставки с Зуевым вам не миновать. Он утверждает, что Колосов, — инспектор прижал пальцем фотографию Валерия Михайловича, — никогда на квартире у него не бывал. Вы прояснили важную деталь. И в суд вас наверняка вызовут: кто же еще так хорошо Зуева знает? Друг детства как-никак.

Дождавшись, когда Агафонов прикроет за собой дверь, Алексеев набрал номер телефона.

— Алексееву, пожалуйста, — попросил он и, дождавшись, когда жена взяла трубку, изменил голос: — Мне сказали, что по этому телефону может ответить Ольга Алексеевна, самая красивая девушка Сибири и Дальнего Востока.

— Она вас слушает, — поддержала игру Ольга.

— Тогда, возможно, она осчастливит одинокого мужчину и посетит с ним сегодня театр?

— Случайных знакомств не завожу... Ты что это, Коля, серьезно?

— Конечно.

— С чего бы это? Премию получил?

— У меня другой праздник.

— Какой же это?

— Человека нашел. Вернее, нашел он сам себя, но я помог.

Агафонов постоял у подъезда управления, не понимая, что же изменилось вокруг, потом сообразил — посветлело. Наконец-то началась зима.

На клумбах белел первый снежок...

В. Рудин,

писатель

ШУТНИК

Сиверцев молчит.

Он молчит уже целый час — с момента, как его привели ко мне на допрос. И, честно говоря, я не могу понять, что творится в его душе, что прячется за этими неправдоподобно, совсем по-детски, синими глазами.

У Сиверцева огромная кудлатая голова и широченные плечи. Я тоже не маленький, но встретиться с ним один на один в темном переулке не хотел бы... Брови Сиверцева иногда сходятся к переносью, потом нервно взлетают вверх, и снова на лице равнодушие. Почему он избрал такую тактику? Нет, не понимаю.

Дело же для меня совершенно ясное: был пьян, и вчера на глазах у всей Чувашки перевернул на Мрассу лодку с людьми. Запираться нет никакого смысла — слишком много очевидцев. Этого он не может не понимать. Я листаю их показания — вот они, на столе. Целая кипа. Так что деваться Сиверцеву некуда. И весь мой разговор с ним — нудная, пустая формальность. Надо уточнить детали. Как будто они воскресят погибших. Сиверцев был пьян — не протрезвел даже когда его самого выудили из воды. Так вот, надо выяснить, где он напился и когда — до того, как брал пассажиров, или после? Видите ли, это нужно для суда.