Долгая ночь (сборник)

Попова С. Н.

— Он что же, желает помирить меня со Снетковым? Чтобы мир да благодать в районе?

Снежко кивнул — выходит, так.

— А куда я дену документацию по делу? Выйду во двор да костерок разожгу? И сбежавшего в эти дни Магометова не искать, скостить ему шестнадцать тысяч? Так, что ли? Как считаете?

Снежко махнул рукой:

— Настырный же ты, Георгий Иваныч! Ну, решай сам.

К Снеткову Кравцов кланяться не пошел — кадровику так и сказал: мне каяться не в чем, я исполняю служебный долг.

Лейтенант глянул не

то с сомнением, не то с жалостью. Спросил участливо — хоть и молодой, а уже научился играть в руководящие игры:

— Сколько думаете проработать в районе при условии конфликта с Советской властью?

— У меня нет с Советской властью никакого конфликта. Что же касается Снеткова, то сегодня он власть, завтра нет...

— Ну, майор, тут вы загнули! Снетков есть и будет, а вы — только до очередной аттестации. А потом — в дежурную часть... Жалоб тут я на вас наслушался... Груб, мол, майор, прямолинеен, авантюры любит, даже своих сотрудников склонен подозревать...

Кравцов встал:

— Надеюсь, отдел кадров во всем разберется объективно. Я за собой вины не вижу.

На другой день кадровик уехал. Сутки спустя вернулся Любавин, пригласил Кравцова и, глядя куда-то в сторону, сказал просительно:

— Уехал бы ты от нас, Георгий Иваныч, куда ни то... Снетков бы враз успокоился...

В ту же ночь Кравцова, здоровенного, тренированного тридцатипятилетнего мужика, впервые в жизни настиг приступ — железная, когтистая лапа сжала сердце, острая боль пронзила грудь, ушла к левому локтю.

Только две недели спустя пустили к нему в палату Снежко, да и то на несколько минут.

— Ну, брат, перепугал ты нас. — Снежко выложил на тумбочку из объемистого портфеля какие-то свертки, сел на стул против кровати, расправил на коленях полы накинутого на плечи халата. — Народ в райотделе волнуется, все ведь понимают... Из областного управления, из БХСС звонят, а ты тут, курорт себе устроил... — Он весело осмотрел крохотную палату, оттаявшее залитое солнцем окно.

Из больницы Кравцова выписали лишь в первых числах марта, и то было предписано пару недель полежать дома.

Домой-то к нему и примчалась поздним вечером из «Гуляевского» секретарь директора Кира. По ее почерневшему, осунувшемуся личику катились слезы. Видя, как Кравцов тяжело поднялся с кровати и подсел к столу, начала торопливо извиняться.

Кравцов с тревогой подумал: не зря, видно, примчалась на ночь глядя...

Оказалось — действительно не зря.

Вчера своими ушами слыхала, как Каримов звонил кому-то в райцентр, обещал в субботу доставить... Кира развернула бумажку, начала перечислять: линолеум, хрустальная люстра, облицовочная плитка, югославские смесители, двадцать рулонов финских обоев. Бросила листок на стол, всхлипывая, сказала:

— Володька мой все это погрузил на «рафик». Каримов теперь от имени нового директора в совхозе всем распоряжается.

Новый он и есть новый. Ничего пока не знает, да и знать, видно, не хочет. Раззява такой, Каримов его сразу и оседлал...

Кравцов бессознательно потер левой рукой грудь и тут же вспомнил: так делал Прахов... Взял Кирину бумажку, перечитал:

— Не плачь, ни о чем. Сегодня пятница, значит, завтра и привезут. Ты, Кира, позвони мне, как выедут, ладно? И за Володю своего не бойся.

Володя, Кирин муж, привел «рафик» в райцентр часам к десяти вечера, прошелестел шинами по замерзшим к ночи апрельским дорожным лужам. Остановился во дворе добротного на два этажа особнячка. На крылечке стоял хозяин дома — Кирилл Мефодьевич, директор районной конторы Госбанка. К нему бросился выскочивший из машины Каримов:

— Забирайте поскорее, а то милицейский газик невдалеке на улице крутится. Не проколоться бы...

Один рулон линолеума Каримов и Володя — парень высоченный, в плечах широкий, — затащили на застекленную веранду. Следом Кирилл Мефодьевич принес туда смеситель. Едва успели вернуться к «рафику», сверкнули фары, и во двор влетел газик, из которого выпрыгнули Кравцов и Новиков. Следом из машины появился милиционер и двое понятых...

Теперь дело получало совсем скандальный характер. С утра еще не совсем поправившийся Кравцов был уже у Любавина. Тот встретил хмуро: обо всем уже знал от дежурного. А может, и не только от него.

— Все неймется, и больничный не удержал. Закрутил ты дело, не знаю, кто теперь будет раскручивать.

— Прокуратура, товарищ подполковник. Материалы пересылаю туда, пусть возбуждают дело, оснований больше чем достаточно. А чего товарищ Снетков нервничает, мне не ясно, да и доискиваться не желаю.

— Ишь ты — не желаю! Чепухи не мели. Если здоровье позволяет — бери немедленно командировку в Кемерово. Звонили из кадров, вызывают. А материалов по «Гуляевскому» больше не касайся. Велено тебя, друг Кравцов, пока суд да дело, от руководства отделением БХСС отстранить. Вот так. Довоевался, словом.

Кравцов первым делом зашел в комнатенку к Сереже Новикову, подписал сопроводиловку и попросил Новикова лично самому отнести совхозное дело в прокуратуру. Так, сказал, вернее и надежнее...

...Кравцов отметил в секретариате командировочное предписание. Итак, надо ехать домой, сдавать дела. Начальником БХСС его не оставили. Сместили за то, что не умеет ладить с людьми. Вступил в конфликт с районным руководством. Вот такие грехи!

К генералу, начальнику управления, его просто не пустили. Потому он, промучавшись в гостинице всю прошлую ночь, изложил на бумаге все, что хотел доложить генералу — получилось четыре странички. Сократил написанное вдвое и переписал набело.

Лейтенанту в кадрах сказал грубо, зная, что терять нечего: