Долгая прогулка
Шрифт:
— На самом деле ты хочешь увидеть мать.
— Что? — Гаррати отшатнулся.
— Разве ты не хочешь жениться на ней, когда вырастешь? Гаррати, этого хотят все маленькие мальчики.
— Ты с ума сошел!
— Разве?
— Да!
— Гаррати, а с чего ты взял, что заслуживаешь победы? Интеллект у тебя второго сорта, физические данные второго сорта, и либидо, вероятно, второго сорта. Гаррати, я на что хочешь могу спорить, что ты в ту девочку так и не входил.
— Захлопни свою вонючую пасть!
— Ты же девственник, точно? Может, с некоторыми гомосексуальными наклонностями? Не бойся,
— Дойду хоть до Виргинии, а тебя переживу, сука!
Гаррати трясся от ярости. Кажется, никогда в жизни он не был так зол.
— Все нормально, — успокаивающе сказал Стеббинс. — Я все понимаю.
— Х…сос! Ты!..
— О, интересное слово. Что тебя заставило им воспользоваться?
Гаррати подумал, что вот-вот или бросится на Стеббинса, или потеряет сознание от ярости. Однако ни того, ни другого не произошло.
— Дойду хоть до Виргинии, — повторил он. — Дойду хоть до самой Виргинии.
Стеббинс замер на мгновение, поднявшись на цыпочки, и улыбнулся:
— Гаррати, я чувствую, что могу дойти до Флориды.
Гаррати поспешил прочь от Стеббинса. Ему хотелось разыскать Бейкера. Он чувствовал, как приступы гнева постепенно переходят в приступы острого стыда. Вероятно, Стеббинс решил, что Гаррати — легкая добыча. Вероятно, он прав.
Бейкер шел рядом с незнакомым парнем, опустив голову на грудь. Губы его слабо шевелились.
— Эй, Бейкер, — окликнул его Гаррати.
Бейкер вскинул голову и вздрогнул всем телом, как отряхивающаяся собака.
— Гаррати, — произнес он. — Ты.
— Да, я.
— Мне снился сон… Настоящий кошмар. Сколько времени?
Гаррати посмотрел на часы.
— Скоро без двадцати семь.
— Как думаешь, этот дождь на весь день?
— Ду… А-ах! — Гаррати оступился и мгновенно потерял равновесие. — Черт, каблук отлетел.
— Выкинь их, — посоветовал Бейкер. — Скоро гвозди начнут впиваться в подошву. И идти труднее, когда один каблук есть, а другого нет.
Гаррати скинул башмак, и тот отлетел в сторону, почти к ногам зрителей, и упал на асфальт, как маленький искалеченный щенок. Великая Толпа потянулась к нему десятками рук. Одна рука взяла башмак, другая выхватила его, и началась жестокая схватка. Второй башмак оказалось не так просто сбросить, он был плотно зашнурован. Гаррати присел, получил предупреждение, развязал шнурок и снял башмак. Сначала он подумал швырнуть его в толпу, затем решил просто оставить на дороге. Неожиданно его захлестнула огромная, иррациональная волна отчаяния. Он повторял про себя: Я потерял обувь. Я потерял обувь.
Холодный асфальт под ногами. Изодранные остатки носков быстро промокли. Ступни почему-то казались неуклюжими, глупыми. Отчаяние Гаррати уступило место жалости к собственным ногам.
Он быстро догнал Бейкера: тот тоже шел босиком.
— Мне почти конец, — просто сказал Бейкер.
— Нам всем.
— Я вспоминаю сейчас все хорошее, что у меня было в жизни. Первый танец с девочкой: там какой-то взрослый пьяный здоровяк все пытался к нам привязаться. Я тогда вывел его на улицу и дал пинка под зад. Я только потому с ним справился, что он был в стельку пьяный. Моя девочка смотрела на меня
30
Уильям Уилки Коллинз (1824–1889) — английский писатель, один из зачинателей детективного жанра.
Серебристые капли раннего утреннего дождя падали на дорогу. Даже толпа казалась уставшей и вела себя несколько тише. Теперь сквозь пелену можно было разглядеть лица. Они казались неясными, размытыми, как будто Идущие смотрели на них сквозь оконное стекло во время ливня. Бледные, мрачные, малоподвижные лица. Вода капает с полей шляп, с зонтиков, с растянутых над головами газет. Гаррати ощущал внутри глубокую боль, и казалось, что ему станет легче, если он заплачет, но он не мог плакать, так же как не мог успокоить Бейкера, сказать ему, что смерть — это нормально. Конечно, может быть, смерть — это нормально, но может быть, и нет.
— Надеюсь, там не будет темно, — сказал Бейкер. — Только этого я хочу. Если будет… Если будет потом, то надеюсь, там не будет темно. Не хочу вечно идти в темноте и не знать, кто я и что здесь делаю… Не знать даже, ждет ли меня впереди что-нибудь другое.
Гаррати хотел заговорить, но ему помешали выстрелы. События теперь развивались быстрее. Затишье, столь точно предсказанное Паркером, подошло к концу. Губы Бейкера скривились.
— Вот что меня больше всего пугает. Этот звук, Гаррати, зачем мы это сделали? Наверное, мы тогда сошли с ума.
— Думаю, настоящей причины нет.
— Все мы — как мыши в мышеловке.
Прогулка продолжалась. Продолжался дождь. Группа проходила по тем местам, которые Гаррати знал. Они шли мимо полуразвалившихся лачуг, где никто не жил, мимо заброшенного небольшого школьного здания (школу перевели в новое), мимо курятников, мимо груженных кирпичом грузовиков, мимо свежевспаханных полей. Он как будто вспоминал каждое поле, каждый домик. Он весь дрожал от возбуждения. Казалось, что дорога летит, летит. Ноги вновь обрели новую (ложную) упругость. Но может, и прав был Стеббинс, может, ее не будет.
По поредевшим рядам прошелестел слух: один из парней, идущих впереди, считает, что у него начинается приступ аппендицита.
Еще недавно Гаррати вздрогнул бы от ужаса, услышав это сообщение, но сейчас он мог думать только о Джен и Фрипорте. Стрелки его часов двигались по кругу. Они как бы жили своей отдельной жизнью. Всего пять миль. Они пересекли городскую черту Фрипорта. Где-то впереди его мать и Джен уже стоят в переднем ряду возле Центрального свободного торгового рынка, как и было условлено.