Долгая заря
Шрифт:
— Но если они снова не захотят? — вскинул бровь Див Симбел, что придало его смуглому, чеканному лицу мефистофельское выражение.
Неласковая улыбка тронула губы Фай.
— Я придумала прием, который откроет нам доступ на планету.
— Кого вы возьмете из команды корабля? — заинтересованно спросил Соль Саин, инженер-вычислитель.
— Кроме меня и трех специалистов экспедиции, то есть Чеди, Тивисы и Тора, необходимы врач, технолог и вычислитель высшего класса, владеющий методами стохастики. — Голос Фай Родис, как будто в попытке устранить личные пристрастия, зазвучал в официальной тональности. — В качестве технолога высадится Гэн Атал, обязанность которого по броневой защите корабля возьмет Нея Холли, вычислителем будет первый
— Благодарю, Фай! — пропела Талия в роли Эвизы Танет, врача Звездного Флота, и послала воздушный поцелуй. Она для полного соответствия образу даже волосы хной перекрасила в огненно-рыжий цвет…
Вир Норин — его играл Даниил Страхов — обрадованно кивнул, не сводя с начальницы экспедиции глаз, и легкий румянец окрасил его щеки, бледные от напряженной работы последних месяцев в тесных отсеках корабля. Гэн Атал лишь плотно сжал тонкие губы.
— А как же я? — недовольно воскликнула Настя, по-моему, лет с семнадцати вошедшая в сексуальный образ Оллы Дез, инженера связи. — Я подготовилась к высадке и нахожусь в самой лучшей форме! Я думала, что тоже смогу выполнять двоякую роль исследователя и демонстратора! Показать Тормансу пластические танцы…
— И вы покажете, Олла, несомненно… — возразила Фай, пряча улыбку в ямочках на щеках. — Через экран нашего корабля. Вы нужны здесь — для связи с личными роботами и отдаленной съемки. Впрочем, если всё будет благополучно, то каждый из нас станет гостем Торманса.
— А пока расчет на самое худшее, — поморщилась Олла Дез.
— На худшее, — усмехнулась Фай Родис, — но не самое…
— Стоп! — крикнул режиссер, что сидел на краешке стула, напряженный, весь подавшийся к съемочной площадке. — Снято!
— Перерыв, товарищи! — огласил его ассистент, худой и длинный парень. Определение «высокий» или «рослый» к этому дрищу-очкарику не подходило никак.
Мы с Павловым спустились со своего насеста. Мне перепал Ритин поцелуй, а Сергею Иванычу досталась лишь беглая улыбка. Но он и той рад был.
Николай Ричардович подошел, отпыхиваясь, и крепко пожал мне руку.
— Как будто мешки тягал с картошкой! — нажаловался он. — Уф-ф… Ваша Рита — просто чудо какое-то! — режиссер глянул на «четырех граций», оживленно щебечущих с Жанкой и Аней Самохиной. — Нет, правда! Я помню ее в роли Литы Сегаль, вышло бесподобно, но все же Гайдай загрубил образ, не дал раскрыться в Маргарите ее драматическому таланту, а он таков, что пугает меня… Да! — он развел руками. — Я чувствую порой собственную беспомощность… Помню, как папа ругался, и клялся, что больше ни за что не станет возиться с актерами-детьми! «Москва — Кассиопея» вымотала его. А тут… Взрослая, красивая женщина… Она всё понимает с полуслова, и не играет даже, не перевоплощается… Рита — живое воплощение Фай Родис! Вот так смотришь иногда — и немеешь. И декорации кажутся реалом! Эх, сюда бы режиссера покруче…
— Нормальный вы режиссер, — утешил я Викторова. — Если хотите знать, то ваши сомнения в собственном таланте даже успокаивают — значит, думаю, не зазвездился, не упокоился, а готов расти! Лично мне очень понравилось, как вы «осовременили» отцовскую «Через тернии к звездам», как вписали графику и прочие спецэффекты. Получилось круто!
Режиссер слабо, хотя и довольно улыбнулся.
— Так это не моя заслуга, а Натальи и ее «Исидис»! А я так, с боку припека… Даже пошутить на экране по-отцовски не умею!
— Николай Ричардович, — серьезно заговорил я, — ваш отец лучше всех снимал кинофантастику. И даже его ирония была уместна. Но где? В «Отроках во вселенной»! Согласитесь, что шуточки неприменимы к «Часу Быка», там слишком много горькой, страшной правды. Лишь кое-где можно улыбнуться… Хотя бы в той сцене, что в заповедном лесу, по дороге в Кин-Нан-Тэ — там Гэн Атала призывают к действию, а он с сожалением смотрит на свою уютную надувную подушку. Не дают, мол, покоя! А так… — я пожал плечами. — Понимаете… Для меня ваш фильм
Посмеиваясь, Викторов расслабился. Скользнул по мне взглядом, и молвил осторожно:
— Слух прошел, что на фильм, хоть он и не снят еще, уже кляузу накатали… Этот… как его… Зибель… Зигель…
— Цигельтруд, — усмехнулся я. — Да там и Улицкая подписалась, и Ахеджакова какая-то… Позавчера разбирали в отделе по культуре. Ни за что не догадаетесь, какой изъян эти писучие деятели выискали в вашей картине! А вы азиатов унижаете! Да-а! На Торманс же, в основном, не европейцы подались, а китайцы — те самые, у которых «муравьиный лжесоциализм». Ну и… Вот, мол, Викторов позволяет себе разнузданный шовинизм с расизмом, а Гарин это безобразие «крышует». Короче, «редиски» мы с вами, нехорошие человеки…
— Фу-у… Вонь! — режиссер брезгливо поморщился. — Отстой…
— И не говорите!
Мимо пробегал Нигматуллин в лиловой накидке, вышитой причудливо извивающимися золотыми змеями, занятый в роли Яна Гао-Юара. Шутя, он нанес мне стремительный удар-укол. Я рефлекторно выставил блок — и пожал протянутую руку.
— Знаете, стоило дать почитать сценарий тайкунавтам из Звездного городка и сказать, кто в главной роли, как они вылупили свои узкие глаза от восторга! Вместе ж с Ритой тренировались, соки из себя выжимали на центрифуге! Вот такая реакция от униженных и оскорбленных… — Моя легкая улыбка приобрела неласковый оттенок. — А этим… «светлоликим» я еще устрою!
Помолчав, покусав губу, Викторов заговорил тихо, но взволнованно:
— Скажите, Михаил Петрович, а вот вы сами… Вы верите в коммунизм? Конечно, глупо спрашивать об этом секретаря ЦК КПСС, но все-таки?
— Коммунизм — не та экстенция, чтобы верить, — спокойно ответил я. — Это высшая форма общества, до которой ни нам, ни нашим правнукам не дожить. Мы можем лишь наметить верный путь развития, а уже наши потомки, двигаясь по осевой, станут коммунарами… если не собьются с дороги! — уголок рта у меня дернулся в усмешке. — Изобилия, того самого «…каждому по потребностям», достигнуть несложно, но коммунизм — это другое, это всеобщее духовное благоденствие! «Душное», как кривятся наши оппоненты… Я как-то беседовал со Стругацким — с Борисом Натановичем. Для него коммунизм — такое общественное устройство, которое обеспечивает каждому гражданину возможность свободно заниматься любимым трудом. А для меня и этого мало! Хотя, если честно, Мир Полудня представляю себе очень смутно. Ну-у… — я неопределенно покрутил кистью. — Всю однообразную, поддающуюся алгоритмизации работу делают машины, а люди заняты только творческим трудом. Когда и если возникают критические ситуации, бросается клич — и в прорыв устремляются — с охотой и удовольствием! — многочисленные добровольцы… Вот только всё портит главная проблема, главная проблемища «прекрасного далёка»: чем занять миллиарды людей, труд которых перестал быть необходимым для общества? А выход один — надо создать Высокую Теорию Воспитания и начать подготовку Учителей. Задача на ближайшие сто лет!
— И наш фильм — наглядное пособие? — тонко улыбнулся режиссер.
Я мотнул головой, и воздел палец:
— Урок! Урок добрым молодцам и красным девицам.
— Внима-ание! Свет! Приготовились! — разнесся голос ассистента, и я прекратил дозволенные речи.
Вторник, 21 октября. Утро
Лондон, Пикадилли
Мощный пикап «Додж» был загружен с горкой — две бочки бензина, ящики с провизией, лекарствами, патронами… Пара пистолетов в бардачке, «калаши» под сиденьями, а сзади, довеском, гранатомет и убойный «ручник».