Долгая заря
Шрифт:
— Здорово! — шумно вздохнул писатель.
— Сергей Иванович… — осторожно спросил я. — Может, работа над сценарием отвлекает?..
— Не-не-не! — замахал руками мой спутник. — Что вы! Не отвлекает, а вдохновляет! — Он повел рукою. — Покручусь тут, в мире четвертого тысячелетия — и терзаю дома бедную «клаву»! По две-три страницы за вечер выдаю на-гора! Знаете… — Павлов доверительно понизил голос. — Иногда возникает удивительное ощущение… Будто бы там, за стенками павильона, действительно прорастает грядущее… Смычка между ЭРМ и ЭВР! Хотите посмотреть?
— Помешаю же… —
— А мы тихонько! — хихикнул Сергей Иваныч.
В павильоне номер восемь горел яркий свет, и мне с автором сценария удалось прошмыгнуть в тень декорации, изображавшей гигантский зал — людей, занявших в нем места, и прочую детализацию «Исидис» нарисует позже.
— … Но всем известно, — разносился милый и приятный голос Риты, — что семьдесят два года назад мы получили по Великому Кольцу первое известие о странной планете красного солнца в созвездии Рыси. Историк Кин Рух, извлекший из-под спуда времен первоисточник мифа, назвал новую планету Тормансом — символом тяжкой жизни людей в неустроенном обществе…
— Сцена «В Совете Звездоплавания»! — нашептал Павлов.
А я почти не слышал его — передо мной, в свете «юпитеров», стояла живая Фай Родис.
Небрежно касаясь пальцами низенькой трибуны, Рита воплощала в себе строгое изящество, недоступную, а от этого еще сильнее влекущую красоту землянки, но в то же самое время — опасную женскую силу и торжествующую власть разума.
Затем на трибуне появился Вел Хэг — худой человек с непокорно торчащими рыжими волосами. Сосредоточенный до мрачности, в своем широком белом плаще, он смахивал на Воланда перед балом.
— Вычисления закончены и не противоречат гипотезе Фай, — сочным баритоном заговорил Вел Хэг. — Несмотря на колоссальную удаленность Торманса, вполне возможно, что те самые три звездолета, которые ушли с Земли в начале ЭМВ, достигли этой планеты. Безумное предприятие беглецов-фанатиков, не захотевших покориться неизбежному ходу истории, увенчалось успехом… — Подумав, он продолжил: — Большинство землежителей высказалось за посылку экспедиции. Ведь речь идет о Тормансе, о возможности соединиться с нашими людьми, частицей человечества, случайно заброшенной в безмерную даль пространства!
Вел Хэг покинул трибуну, и его место занял председатель Совета.
— После такой аргументации решать Совету нечего — мы подчиняемся мнению планеты!
Сплошное сияние зеленых огней в «зале» было ответом на слова председателя. Тот продолжал:
— Если жизнь у тормансиан так трудна, как считают Кин Рух и его сотрудники, тем более мы обязаны поспешить. Но! Напоминаю еще и еще раз: мы не можем применять силу, не можем прийти к жителям Торманса ни карающими, ни всепрощающими вестниками высшего мира. Заставить их изменить свою жизнь было бы преступлением, и потому нужен совсем особый такт и подход в этой небывалой экспедиции…
— Стоп! — крикнул уверенный голос режиссера. — Снято!
Я отмер, и вернулся в пятый период ЭРМ…
Вторник, 14 октября. День
Лондон, Ист-Энд, Эммет-стрит
Сюда,
Черномазые и самого Хазима задирали, но стоило отметелить негра-здоровяка, «державшего» Миддлсекс-стрит, как мигранты прониклись к нему почтением. Хорошо ничего не бояться…
Босниец дернул губами в усмешке. Так уж вышло, что черные и цветные нынче по его сторону баррикад. А вот белые англичане…
Ну да, нищих и обездоленных среди них полно, однако жалости все эти «островитяне» не вызывают. Что, тутошние старики замерзают зимой? Молодежь спивается? Феминистки вытравляют в себе всё женское? А наплевать! Так им и надо.
Нет, он не злорадствует, отнюдь. Просто все эти подданные Соединенного Королевства — отцы и матери его врагов, их братья и сестры. Те, кто постарше, сами когда-то причиняли зло людям в чужих землях, а младшие готовы легко и просто отринуть понимание с милосердием, творя гнусности в стиле «трех Б» — безнаказанно убивать безоружных с безопасного расстояния…
«Да и черт с ними, со всеми!»
…Татаревич выглянул на улицу в грязное окошко — пусто. Руки, конечно, чесались — взять, да и отмыть стекла! Только вот к чему выделяться? Чтобы потом светиться? «Будь, как все» — главный принцип тутошней жизни.
Хазим порылся в рассохшемся комоде. Под тряпьем нашлись хрустящие пачки бумажек с портретом королевы.
Нормально! Даже на сердце потеплело…
…Когда к нему прибежал радостный, почти счастливый Ахмет и выпалил, что русские им помогут, Хазим сначала не поверил.
Зачем русским ввязываться в опасную авантюру? Бехоев долго его убеждал, что в Советском Союзе своих не сдают, а врагов не прощают, пока не разозлился. Хлопнул дверью и ушел.
А на другой день, когда Татаревич опять, в который уже раз остался без работы, и брел в районе Уайтчепел, с ним поравнялся невозмутимый человек малоприметной наружности с «дипломатом» в руке.
«Хазим?» — обронил он.
«Ну?» — буркнул босняк.
«Меня зовут Брюс, Эндрю Брюс, — сказал незнакомец, щурясь безмятежно. — В этом чемоданчике — сто тысяч фунтов стерлингов. Мы разделяем ваши чувства и оправдываем ваши цели… Сейчас свернем в переулок — и заберёте „атташе-кейс“. Кстати, передайте товарищу Бехоеву, что дело против него закрыто».
Татаревич шагал, как заводная кукла, мало что соображая. Послушно свернул в узкий проулок — и ухватился за теплую ручку чемоданчика. Русский неспешно удалялся, а Хазим не знал, что и думать.
Прибежал домой, торопливо щелкнул замками… Ее королевское величество холодно глянула с пухлых пачек, обтянутых тонкими резинками…
Часа два Татаревич искал «товарища Бехоева». Притащил надутого друга домой — и сунул ему деньги.
«Да ладно… — забурчал Ахмет, отходя. — Что тюрьма не светит, это хорошо, конечно. Только ни в какую Россию я не вернусь. По крайней мере, пока не завершим наше общее дело здесь! Между прочим, на меня тоже вышли… Велели ждать подарков!»