Долго и счастливо?
Шрифт:
Покраснев, как китайский фонарик, я быстро вытираю руками влажные глаза, жалостливо всхлипывая, ну прямо как одна из моих учениц. Позор, какой позор. Что со мной происходит? Что за невротические припадки? Мгновение – и я становлюсь дикой, сама себя не узнаю.
Миссис Бакет пробивается вперед и начинает тихо нашептывать мне на ухо что-то утешительное, другие Бакеты поддерживают ее, но краем глаза я только сейчас замечаю, что ужасная сцена внизу и не думала прекращаться. И издав протестующий вопль, ураганом лечу вниз.
========== Часть 12 ==========
Минута –
– Миссис Вонка… - недовольно шепчет Шарлотта. – У меня уже шея затекла, когда фокус кончится? Ой, у вас тушь потекла. Ой. А чего это вы такая… взбудораженная?
– Все хорошо, я тебя вытащу, - борясь со сбившимся дыханием, обещаю я, безуспешно пытаясь открыть ящик.
Шарлотта так округляет глаза, что зрачки теряют соприкосновение с разрезом и становятся похожи на два одиноких острова среди молочного океана. На ее лицо печатью ложится осознание, вымывая скользнувшую было тень подозрительности.
– Они что, правда, хотят разрезать меня этой штуковиной?!.. Да я, да они… Маньячины! Вытащите меня! – она начинает дергаться, отчего ящик ходит ходуном. – Меня закрыли на ключ! Спасите!
– Все хорошо, это же только фокус. Но ты права, надо тебя вытащить. Где ключ?
– Не знаю, у одного из гномов! Не дайте им добраться до меня, миссис Вонка!
– Никто не собирается тебя убивать, успокойся.
– А вы сами в это верите?! Раздери вас гоголь-моголь! Они идут!
Деловито подставив к двум противоположным сторонам ящика по приставной лестнице, умпа-лумпы, один из которых одновременно старается не выронить пилу и не пораниться об ее край, карабкаются вверх. Зубья инструмента зловеще мерцают в ярком свете. Другие человечки с хмурыми лицами пытаются оттеснить меня в сторону.
– Вы не посмеете! – с апломбом кричу я, пробиваясь сквозь смыкающуюся толпу к заветному ящику. Вместо привычной беспомощности я ощущаю клокочущую на дне желудка злобу. Это делает меня до карикатурности патетичной.
Умпа-лумпы в черных костюмах секьюрити хватают меня за руки, другие наваливаются следом и повисают на ногах. Я не могу позволить себе резких движений, зная, что они причинят им боль – но от всей души стараюсь освободиться.
С потолка на нас фейверком обрушиваются пассажи увертюры, значит, шоу продолжается, а мое скандальное поведение только добавляет перчинки во всеобщее безумие.
Шарлотта, крепко зажмурившись, заходится оглушающим визгом, перебивая звуки музыки. Пила с неторопливой торжественностью опускается на крышку.
Забывшись, я дергаюсь вперед, резко поднимая ноги, отчего умпа-лумпы падают на пол, отброшенные в сторону, как перезревшие плоды с дерева.
Но поздно. Толпа вновь смыкается, пила начинает движение.
Все уже кажется потерянным, как в шум вдруг вклинивается негромкое напряженное «довольно!» - и его воздействие сокрушительно. Моя истерика, мои протесты не помогли добиться таких результатов, как это тихое короткое слово. Музыка обрывается, и ее последний звук диссонансом повисает в воздухе, а потом разрешается в невыносимо долгую и мучительную тишину. Умпа-лумпы застывают, как изваяния, переставая оказывать сопротивление, прекращая петь и танцевать,
Вилли Вонка спускается вниз, постукивая тросточкой по ступенькам. Свет придает жесткую рельефность его выступающим височным костям и глубоким впадинам щек, отчего лицо кажется выточенным из камня.
Его размеренные шаги часовым стуком отсчитывают мгновения – нас поглощает тревожное ожидание развязки.
Не взглянув на меня, Вонка проходит мимо и концом трости показывает на замок ящика.
– Отпереть, - властно говорит он, в его голосе мне чудится усталость.
Умпа-лумпы беспрекословно выполняют сказанное.
Спазмы душевной боли сотрясают, как волны, внахлест бьющиеся о парапет. Невыносимо хочется чем-то заполнить эту сосущую тишину, разум отчаянно ищет, что бы такое сказать, пока я не осознаю, что любые слова выйдут пустыми и так и сгинут неуслышанными. Увы, не все можно разрешить, ловко лавируя в потоке правильных слов, когда поступки и решения уже расставили акценты, используя язык более тонкий и менее обоснованный. Я не чувствую сожалений от содеянного – лишь от слов, в сердцах брошенных Вонке, как перчатка в лицо, – но сама ситуация предстает в моих глазах необратимой.
Внезапным озарением для меня была любовь к нему. Таким же озарением стал тот факт, что я совершенно не знаю своего мужа, а, возможно, даже где-то в глубине души побаиваюсь его. До сегодняшнего дня его непредсказуемость казалась мне притягательной, пока я наконец не поняла, что вопрос об углах на многограннике его безумий так и остается открытым.
Лицо, с каким он наслаждался событиями, происходящими на арене, резонировало фальшивым аккордом в приторно чистой симфонии моих чувств. И оно не выходило у меня из головы. Холодные блестящие глаза, будто живущие отдельной жизнью, казалось, смотрели из-под белой гипсовой маски, искусственно заменившей ему лицо. Улыбка – лучезарная, но кривоватая - была словно наспех прорисована, а беспричинный смех звучал неестественно и напряженно. И вся эта двусмысленность взывала во мне ощущением иррациональности происходящего. Легкий покалывающий ужас холодил кожу, но – и сейчас это кажется не столь очевидным - был даже приятен и манил, как карамелька – ребенка. Как бы парадоксально это не звучало, мне хотелось стимулировать это странное чувство, насладиться им в полной мере, но вместе с тем оно явно сопутствовало отторжению, напоминая то ли горько-сладкое упоение жертвы, отдающейся мучителю, то ли трепетное волнение зрителя иллюзионного шоу, жаждущего быть обманутым.
Но даже эти мои странности, над которыми я еще не раз поразмыслю, не смогли бы удержать меня от вывода, и он стал неутешительным: я не знаю, чего можно ожидать от Вонки. Я ему не верю.
Поэтому я не могла позволить событиям идти своим чередом. Поэтому я вмешалась в заранее отрепетированный сценарий и перевернула все с ног на голову. И поэтому я нарушила даже то, что казалось незыблемым, – особую реальность фабрики, живущую по своим собственным законам, чуждым мне, иностранке.
Не глядя по сторонам, я подхожу к освобожденной Чарли и беру ее на руки, чувствуя, как на мне замыкаются пристальные взгляды. Как ни странно, но это ощущение только придает мне сил.