Долго и счастливо?
Шрифт:
– Зеленые бумажки с цифрами? – совершенно обезличенным голосом воспроизводит мисс Андерсон, так что и не понять, усмехается она или уже загадывает желаемую сумму. Слава богу, кажется, праведный гнев ее не раздирает. Да и на кнопку вызова охраны она так и не нажала, оставив безжизненную желтоватую ладонь на краю столешницы.
Вонка закатывает глаза:
– Червонцы, шкаренки, капуста – ничего не напоминает, нет? Бабки, тугрики, шайбы, шелестуха, фити-мити, шуршалки…
– Только благодаря моей глубокой симпатии к вам обоим, я сделаю вид, что этого не слышала, - решительно обрывает
Если она и держала в руках клубок, то сейчас, щелкнув раствором ножниц, перерезала последнюю нитку. Нет таких слов, которые смогли бы воскресить безвременно умерший диалог, а если бы и были, уже сгорели бы в пламени моего стыда. Как знать, что было бы, стой мы на своем до последнего, мужественно снося физическое неудобство стульев и психологический гнет мисс Андерсон. Возможно, упорство сыграло бы нам на руку. Ведь что может быть обиднее того, как глупо мы сошли с дистанции в самом начале? Точно боролись не за ребенка, а за второсортный конкурсный приз.
Но у Вонки иное мнение на этот счет:
– По-моему, эта жуткая женщина просто получает удовольствие от того, когда говорит людям «нет», - бодрым учительским тоном вещает он, стуча по камням тросточкой, когда мы спускаемся по аллее.
– И чтобы почаще говорить «нет», она заставляет «нет» звучать как «да». А раз сказать «нет» ее самоцель, она бы и Цицерону отказала.
– Мне кажется, она была готова пойти нам навстречу… – тихо говорю я.
– Элли, прекрати, - морщится Вонка. – Ты вообще видела ее кабинет?
– Какое это имеет значение?
– Прямейшее. На работе человек проводит большую часть времени. Поэтому недаром говорят, что если хочешь найти истинное зеркало души человека, нечего пялиться в его зрачки – лучше сходи посмотреть на его рабочее место.
– Ты это только что выдумал. И что же о душе мисс Андерсон тебе сказал ее кабинет?
– Лишь то, что никакой души у нее быть не может. А ты чего нос повесила-то? Знаешь главное правило жизни? Если чего-то очень хочется, это можно себе позволить. А знаешь главное исключение из этого правила? Сдаваться нельзя. Даже если отчаянно хочется. Это противопоказано при любых обстоятельствах. Аксиома, с которой надо смириться, и ничего тут не поделаешь, Элли, - он картинно разводит руками в стороны.
– Будем искать другие варианты.
– Обнадеживает, - грустно улыбаюсь я.
– Ага. Советую тебе как следует обнадежиться.
– Так не говорят «обнадежиться».
– Еще как говорят. Повсеместно. И кстати, про кабинет как отражение души тоже всем известно. Стоит иногда выключать режим учителя, не то характер станет совсем несносным.
– Что значит «совсем»? – наигранно возмущаюсь я, чувствуя, как ко мне медленно возвращается хорошее расположение духа.
– У меня ангельский характер.
– Ага, - усмехается Вонка.
– Найди второго человека, который считает также.
Продолжая шутливую перепалку с ним до самого дома, я впервые ловлю себя на том, что серьезное препятствие не выбило
========== Часть 29 ==========
Если бы я только знала, чего хочу на самом деле, я бы никогда не смотрела телевизор. Не включала бы его даже для фона. Не искала бы в развлечениях лекарство от скуки.
Если бы в моих руках оказалась лампа Аладдина, я бы пожелала научиться желать. Я бы пожелала себе внутреннего огня, который бросил бы свет на мое существование, наполнил бы его смыслом, помог бы сквозь пелену грез разглядеть реальные цели и проложить к ним дорогу.
Если бы я только горела внутри, я бы вставала с восходом и проживала каждое мгновение осознанно. Я бы читала чуть меньше и жила чуть больше. Я была бы как Вонка, который работает настолько увлеченно, что не успевает следить за сменой времени суток. Да, я бы мечтала быть такой, как он или как Франческа. Жить мечтой, а не грезить наяву. Но я словно свеча, в которую забыли вставить фитиль.
И сейчас, когда я слышу рев телевизионных динамиков, мне хочется схватить стул за задние ножки и бросить его в экран. Так, чтобы он вспыхнул, а осколки засыпали ковер.
Чтобы тишина подсказала мне, для чего я вообще существую. Чтобы я могла собраться с мыслями. Но в гостиной с ногами на диване сидит Шарлотта, и я сдержанно прошу ее сделать потише.
Она вздрагивает, только сейчас заметив мое присутствие, и поспешно убирает в карман фотокарточку, которую разглядывала, а в это время на экране Салли из «Корпорации монстров» пытается вернуть девочку-найденыша домой. Глаза Чарли заплаканные, а мультик она не смотрит. Это лишь фон, который помогает ей спрятаться. Я сама беру пульт и вдвое убавляю звук. Чарли не шевелится.
– Мороженого?
– Нет. Хотя… Да, можно. С шоколадной крошкой.
Я иду на кухню и возвращаюсь с двумя вазочками с пломбиром. Одну протягиваю ей. Какое-то время мы сидим в тишине, Чарли остервенело ковыряется ложечкой в мороженом, заглатывая его огромными кусками, словно участвует в состязании на скорость. Несколько капелек падает на диван. Мне хочется сказать ей, чтобы не спешила так, а то горло заболит, но, покосившись на нее краем глаза, я так и не решаюсь начать разговор первой.
– Что происходит с людьми после смерти? – спрашивает она через четверть часа.
Я облизываю губы, забираясь повыше на диван. Мы касаемся друг друга коленками. Я бы обняла ее, но я не сильна в тактильности. Для меня большая загадка, когда люди ждут от меня физического контакта, и, чтобы не возникло неловкости, я вообще редко дотрагиваюсь до собеседника. Удивительно, но из-за этого неловкость наоборот возникает.
– Они… они ведь не исчезают?
– взволнованно продолжает Чарли.
– Они ведь не могут просто исчезнуть, да? В смысле, мы, конечно, больше не можем их видеть, но где-то они еще есть? Должны же ведь они где-то быть! Потому что если нет… – ее нижняя губа дрожит, – если нет…