Доллары царя Гороха

Донцова Дарья

Вдруг внизу на втором этаже кто-то громко чихнул. Я бросилась с чердака, ломая остатки кресел.

– Зая, ты жива?!

– Ага, – прошептала Ольга, наполовину торчащая из пола. – Как меня понесло, как стукнуло! Думала, глаза вылетят и уши отвалятся.

– Бедненькая, – чуть не заплакала я.

Зая выглядела ужасно. Синяк под глазом, заработанный ею во время падения с лестницы, переливался всеми оттенками фиолетового цвета, щеки покрывали царапины, на лбу виднелось несколько ссадин, а губы походили на клюв утки.

– Киса, – заорала я, – немедленно неси пилу!

Старичок опрометью кинулся назад. Пока он

носился туда-сюда, я как могла подбадривала Зайку. Наконец у меня в руках появилась ножовка. Пилить я умею лишь теоретически и считала, что ничего тяжелого в этом процессе нет. Но на практике все оказалось иначе. Гибкая лента гнулась в разные стороны, застревала в половицах. Борясь с инструментом, я поняла, каким образом Зая влетела в люк и не разбилась. Дело в том, что хитрый механизм-подъемник помещался не на потолке, а внизу, в стене. А наверху имелся люк; когда Зайка сильно топнула ногой, из него выпали «качели», они же одновременно являются куском потолка первого этажа и пола второго. Если бы Ольга не села на деревяшку и работай подъемник исправно, квадрат из досок мирно встал бы на свое место. Но сейчас там застряла Зая. Оставалось гадать, зачем безумный Киса придумал «кнопку-катапульту». Хотя кто же разберет, что творится в мозгу ополоумевшего изобретателя. Я вспотела и ужасно устала, дергая туда-сюда ножовку. Киса же, вместо того чтобы мне помочь, куда-то исчез. Похоже, старичок нашел какие-то остро необходимые детали для своих очередных гениальных изобретений, потому что до моего слуха сверху долетали звяканье и его довольные восклицания.

Окончательно утомившись, я крикнула:

– Киса, немедленно иди сюда!

Но изобретатель, увлеченный изучением хлама, и не подумал откликнуться. Обозлившись, я поднажала на пилу. Вот сейчас расширю отверстие и втащу несчастную сюда, на второй этаж!

То ли я сумела самостоятельно, без обучения, освоить науку выпиливания человека из пола, то ли злость придала мне сил, но ножовка вдруг легко забегала туда-сюда. Я смахнула пот с лица, мне стало ужасно душно. Сейчас отпилю еще вот этот крохотный кусочек, и Зая на свободе!

Но не успела последняя преграда отлететь в сторону, как Ольга провалилась вниз. И как только я не подумала о том, что тело девушки держат половицы? Когда дырка стала достаточно широкой, Заюшка, послушная закону всемирного тяготения, ринулась к земле.

Я встала на колени и с ужасом заглянула в люк.

На полу, в куче одеял и подушек, которые навалила Маня, сидела стонущая Ольга. Над ней с торжествующим видом стоял полковник.

– Вот, – с неприкрытой радостью вещал он, – теперь, надеюсь, всем понятно, что такое правильное руководство? Стоило объяснить вам, как поступить, и Оля на свободе.

Я возмутилась до глубины души. Пока Александр Михайлович нес ахинею про оцепление и представителей мэрии, я ловко выпилила Заюшку, освободила ее, так сказать, из оков.

– Интересное дело, – не утерпела я, свешиваясь из дыры, – что же ты такого сделал, а?

Дегтярев задрал голову.

– Дарья! Как ты туда попала?

– По приставной лестнице, она прислонена с внешней стороны дома! Так каким образом ты спас Заю?

Полковник гордо заявил:

– Просто я подумал и решил: «Пусть висит, через некоторое время сама упадет».

Я, кряхтя, поднялась с коленей и попыталась стряхнуть с джинсов

пыль. В этом заявлении весь Александр Михайлович. Я выпилила Зайку, Маня догадалась притащить гору постельных принадлежностей и швырнуть их в том месте, куда могла шлепнуться Ольга, а Дегтярев, страшно довольный собой, считает себя героем-спасателем. Может, открыть ему глаза? Спокойно объяснить, как обстоит дело? Но зачем? Людям вообще не свойственно признавать свои ошибки, а уж мужчины и вовсе не способны на это. Лучше отправлюсь спать.

Я поднялась на чердак и, поняв, что Киса давным-давно смылся, осторожно пошла к окошку с лестницей, стараясь не споткнуться о разнообразный хлам. Внезапно на глаза попалась еще одна картина, она была вставлена в простой некрашеный, копеечный багет. Я повернула полотно. Поверьте, я бывала во многих музеях мира, знаю, что Мане и Моне – два разных человека, не путаю Ван Гога с Гогеном и в курсе того, что Гойя, живший во времена инквизиции, осмеливался писать обнаженную натуру. Но сейчас передо мной была поистине необычная работа.

Глава 26

На ней изображен художник, одетый по моде начала XIX века. На юноше были красный бархатный камзол, расшитый золотом, и белые, туго обтягивающие ноги лосины. Правую руку, державшую кисть, украшали перстни с большими камнями, левая сжимала палитру.

На первый взгляд – ничего особенного, но почему я не могу оторваться от этой картины? На губах юноши скользила слабая улыбка, он словно говорил: «Знаю некую тайну». Художник стоял в саду, среди высокой травы, рядом с мольбертом, на котором на листе бумаги были изображены тюбики с красками, сваленные кучей. Яркие желто-зеленые и сине-красные ручейки вытекали из них, смешивались, создавая сначала некое подобие многоцветной реки, потом поток превращался в деньги – купюры разных стран. Там были марки, фунты, песо, но в основном доллары. Зеленые бумажки, выписанные с удивительной точностью, падали с мольберта на землю, почти сливались с травой под ногами художника, а в самом углу полотна было запечатлено дерево – ель. Я пригляделась и поняла, что она покрыта не молодой хвоей, а долларами. Еще на заднем плане виднелось крыльцо деревенского дома и качели.

Я отошла в сторону – мужчина на картине словно следил за мной глазами, казалось, он живой. Внизу стояла подпись, неразборчивая, потом цифры «1979» и надпись, сделанная очень мелкими буквами: «Поле в стране недураков». Портрет вызвал у меня странное чувство. Это сейчас доллар не является редкостью. Можно сказать, что в нашей стране параллельно ходят две валюты, и еще неизвестно, какую, рубль или доллар, более охотно принимают к оплате. Но в семидесятые годы прошлого, XX века, деньги США были в диковинку, и за обладание ими обывателю грозил тюремный срок.

В крупных городах СССР имелись «Березки», магазины, где отоваривались те, кто работал за границей. Но расплачивались покупатели не валютой, а так называемыми чеками, которые были разного цвета. Одни получали те, кто вернулся из стран социализма, другие выдавали работавшим в странах «третьего мира» – Сирии, Иордании, Ливии, Индии, а самыми престижными считались чеки тех, кто отдал за них доллары, фунты, марки…

Что хотел сказать художник этой картиной? Почему она так странно называется? Одно ясно: выставить ее в салоне в годы советской власти было просто невозможно.