Дольмен
Шрифт:
Мари ее разубедила, и лицо Гвен исказилось, показалось, что Гвен вот-вот разрыдается. Ей тяжело было узнать, что Жильдас, Лойк и Ив все рассказали родителям.
Не лгала ли она, утверждая, что никогда не слышала о слитках?
Залитые слезами голубые глаза поневоле внушали Мари доверие.
– В легенде говорится о шести береговых разбойниках, кто же шестой? Пьер-Мари де Керсен?
– Пи Эм? – Гвен презрительно рассмеялась. – Маленькому принцу не разрешали смешиваться с народом из страха, что бедность заразна. Как ты думаешь? Конечно же,
Она низко склонила голову под тяжестью воспоминаний.
– Мы с Лойком любили друг друга с детства и еще тогда решили пожениться. Но после той ночи все пошло наперекосяк. Между нами стояла ужасная тайна. Сначала мы думали, что со временем все забудется. Я уехала учиться на континент, а когда вернулась, твой брат уже был женат на Катерине. Потом я встретила Филиппа, он мне понравился, и я решила, что мне удастся забыть твоего брата. Ничего не вышло. Три года спустя мы из-за непогоды застряли в Бресте и в гу же ночь стали любовниками. Я надеялась развестись, когда подрастет Ронан.
Она заплакала. На этот раз Мари не аплодировала.
21
Вдруг неведомо откуда – с неба или из моря – появилось солнце: в эти редкие часы одно сливалось с другим. Легкий ветерок дышал терпкими ароматами и водяной пылью, возбуждая мечты о неведомых горизонтах. Спокойствие этого мирного и безмятежного дня нарушали лишь крики носившихся над траулером чаек. «Меня, меня, меня!» – галдели они, совсем как Мари в детстве, когда она, топая ногами, приставала к отцу, чтобы он взял ее с собой проверить верши.
Прошлой ночью Мари не сомкнула глаз. Все, во что она верила многие годы, разлеталось в щепу, вплоть до последнего «удара милосердия», который накануне во время допроса нанесла ей Гвен. Ей вспомнилось: «…а может, и больше». Почему Гвен добавила это, говоря о Кристиане и его ответственности за кораблекрушение?
Тогда дочь Ивонны ее не пощадила.
– Все просто. Кристиан удрал первым, не заботясь об остальных, потому что уже тогда был трусом.
Дизельный мотор затарахтел и смолк. Они вышли в открытое море. Можно начинать.
Мари помогла отцу столкнуть в воду два гроба, находившихся на борту траулера.
Они исполнили волю Лойка. Он хотел, чтобы его тело похоронили в море. Такой, без сомнения, оказалась бы и воля Никола, если бы судьба оставила ему время об этом подумать. Из любви к ним офицер полиции Мари Кермер готова была нарушить закон.
Держа за руку отца, вполголоса произносившего на бретонском молитву моряков, она смотрела, как гробы с привязанным к ним грузом медленно погружались в морские глубины. На поверхности показались пузырьки воздуха, их становилось
Вернувшись на остров, Мари узнала, что Кристиан Бреа официально признан без вести пропавшим, и увидела в этом знак судьбы, настигшей шкипера с тридцатипятилетним опозданием. Береговой разбойник, в свою очередь, потерпел кораблекрушение. Круг замкнулся.
Съежившись, она сидела в своем любимом уголке старой пристани, когда пришел Люка и силой усадил ее на паром, отплывающий в Брест.
– Тебе не повредит провести несколько часов на континенте. К тому же интуиция мне подсказывает, что похороны уже состоялись, – мягко добавил он.
Письмо лежало на сервировочном столике в гостиной вместе с газетой и остальной почтой. На конверте было написано только имя: «Жюльетта».
Позже, когда расспрашивали садовника, он сказал, что нашел его в почтовом ящике. Нет, он не заметил, кто его туда бросил.
Пока Армель комментировала статью в «Телеграмм де Брест», в которой говорилось, что прекращены поиски Кристиана Бреа, девушка незаметно его открыла.
– Теперь будет еще легче завладеть верфью. Что вы думаете об этом, отец?
Артюс собирался ей ответить, но внезапно раздался изумленный возглас Жюльетты.
Все взгляды обратились в сторону девушки, выронившей листок, который упал на столик.
Послание состояло из вырезанных из газеты букв:
«ГВЕНАЭЛЬ ЛЕ БИАН – НЕЗАКОННОРОЖДЕННАЯ ДОЧЬ АРТЮСА».
Первой реакцией у Керсена-младшего было желание посмеяться над дурного вкуса шуткой – анонимщик оказался дилетантом, но внезапная бледность отца была красноречивее любого признания. И тогда единственного наследника Керсенов охватила паника: окажись дочь Ивонны его сводной сестрой, она тоже могла претендовать на наследство, о котором он мечтал долгие годы.
Артюс стукнул тростью об пол:
– Сожгите эту грязь немедленно!
Никто не двинулся. Тогда старик встал с удивительной для ревматика легкостью и бросил анонимное письмо в камин, где постоянно поддерживался огонь, безуспешно боровшийся с сыростью и плесенью на стенах.
– Вряд ли потомок дома Керсенов мог сойтись с женщиной такого сорта, как эта «булочница»!
Вопреки ожиданию отвращение, написанное на физиономии Армель, вызвало у старика легкую улыбку, в которой сквозило сожаление о прошлом.
– Видели бы вы Ивонну, когда ей было двадцать лет!
Взглянув на бледную, тощую грудь снохи в вырезе лифа, он поморщился.
– Сколько в ней было соблазна, чувственности! Но, думаю, вы не способны понять, о чем идет речь, дорогая. – Он повернулся к сыну, смотревшему на него с округлившимися глазами и открытым ртом. – Перестаньте таращиться на меня с идиотским видом, Пьер-Мари, и не переживайте за наследство, которого вы еще не получили! Речь не идет о том, что я признаю эту нахалку своей дочерью.