Долорес Клэйборн

Кинг Стивен

Я налила себе еще кофе и вышла с ним на крыльцо. Куски стекла и корпус бинокля лежали на полу, а другой бинокль и рефлекторы я убрала в пакет, в котором Вера передала их мне. Стекла я смела в совок и выкинула.

Я решила сказать, что вообще не видела Джо в тот день, что пришла домой от Веры, не нашла его и от злости вылила виски на землю. Если они найдут в его организме алкоголь, то ведь он мог напиться и в другом месте.

Один взгляд в зеркало доказал мне, что так говорить нельзя. Если не Джо, то кто тогда наставил мне на шее эти жуткие синяки, спросят они, и что я им отвечу? Что это Санта-Клаус? Хорошо, что я сказала Вере, что пойду смотреть затмение на восточный мыс.

Конечно, там были люди, и они меня не видели, но Русский луг на полпути к мысу тоже вполне подойдет, а уж там точно не было ни одного человека. Я сама видела это с крыльца. Оставался только один вопрос.

Что, Фрэнк?

Нет, я не беспокоилась, что его машина дома. У него отобрали права еще в 59-м за вождение в пьяном виде. Эдгар Шеррик, наш констебль, сказал, что если еще раз поймает его за таким делом, то вообще лишит его лицензии. Маленькую дочку Эдгара задавил пьяный водитель в 49-м, и он очень строго относился к пьяным за рулем, хотя на многое другое смотрел сквозь пальцы. Нет, когда я пришла домой и увидела, что Джо нет, я решила, что они с дружками смотались куда-нибудь отмечать затмение.

Я говорила, что оставался только один вопрос: зачем я купила эту бутылку? Конечно, я покупала ему виски и раньше, и люди думали, что я пытаюсь задобрить его, чтобы он меня не бил. Но это не вязалось с сочиненной мной историей, а нужно было продумать все неувязки. Когда совершил убийство, никогда не знаешь, что может тебя выдать. Но все, что я могла придумать, — это отнести бутылку к колодцу, чтобы подумали, что он пришел туда с ней.

Я шла и репетировала: «Он выпил, правильно, я и хотела, чтобы он нажрался и не мешал мне смотреть затмение, но потом он спутал мою шею с ручкой насоса, и мне пришлось убежать от него на Русский луг, проклиная себя за то, что я купила ему этот «Джонни Уокер». Когда я вернулась, его не было, и мне оставалось только убрать за ним и надеяться, что он вернется в хорошем настроении». Я решила, что это звучит правдоподобно. Кусты смородины были не так сильно помяты, как я опасалась, и я надеялась, что они еще выпрямятся. А вот колодец днем выглядел так же страшно, как ночью. Зря я вообще к нему пошла. Дыра с вырванными досками уже не напоминала глаз, но от этого было не легче. Теперь она была похожа на пустую глазницу черепа, и я чувствовала оттуда этот гнилой, медный запах. Я вспомнила про девочку, которую видела во время затмения, и подумала: как она чувствует себя сейчас?

Я хотела вернуться домой, но вместо этого подошла и заглянула в этот проклятый колодец. Джо все так же лежал там с раскинутыми ногами, по лицу его ползали жуки, и теперь уже было окончательно видно, что он мертв. Я вытерла бутылку платком, чтобы стереть отпечатки, и бросила ее в колодец. Она не разбилась, но жуки испугались и поползли прочь по его шее и по воротнику рубашки. Этого я тоже никогда не забуду.

Я уже собиралась уходить, когда заметила в кустах доски, которые тогда оторвала. Это могло вызвать ненужные вопросы. Я думала, что с ними делать, пока не вспомнила, что время идет и кто-нибудь может зайти к нам. Тогда я бросила их в колодец и пошла домой, собирая по пути с кустов клочки моего платья. Позже я прошла там еще раз и подобрала три или четыре клочка, которые не заметила в первый раз. «Пусть Гаррет Тибодо попробует найти еще, — думала я. — Все выглядит так, будто он напился и упал в колодец, и при его репутации никому не придет в голову заподозрить меня».

Но эти клочки не отправились на дно вместе с биноклем и пробкой от «Джонни Уокера» — их я утопила потом в море. Я вдруг вспомнила, что Джо, когда падал, схватил меня за платье и вырвал кусок. Что, если он так и остался у него в руке?

Эта мысль поразила меня как громом. Я стояла под жарким июльским солнцем и чувствовала, что покрываюсь

гусиной кожей. Потом Вера опять заговорила у меня в голове. «Раз с этим уже ничего не поделаешь, Долорес, — сказала она, — то лучше забудь про это». Тогда я пошла домой и остаток утра провела, бродя по комнатам и по крыльцу, как будто что-то искала. Может, я думала, что этот мой внутренний глаз подскажет мне еще что-нибудь, что надо сделать, но он молчал.

Около одиннадцати я позвонила Гейл Лавескью в Пайнвуд и спросила, как там Вера.

«Все в порядке, — сказала она, — только один гость, помнишь, тот лысый с усами, как зубные щетки, — знаешь, что он выкинул?»

Я не знала.

«Он утром спустился вниз и, когда я спросила, не хочет ли он кофе, он выскочил на крыльцо и наблевал прямо в петунии. Представляешь, Долорес, — бэээ-э-э!»

Я рассмеялась так, что горло опять заболело, но мне стало немного легче.

«Они, должно быть, порядком напились, когда вернулись с парома, — сказала она. — Если бы я продала за никель каждый окурок из тех, что я подобрала утром, я могла бы купить «Шевроле». Но когда миссис Донован спустилась вниз, все было уже в ажуре».

«Молодец, — сказала я ей. — Если понадобится помощь, звони мне».

Гейл засмеялась:

«Не беспокойся. Ты на той неделе вымоталась, и миссис Донован это знает. Поэтому до завтра она тебя и на порог не пустит».

«Ладно, — тут я сделала небольшую паузу. Она думала, что я скажу «до свидания», но я вместо этого спросила: — Ты не видела там Джо?»

«Твоего Джо?»

«Ага».

«Нет… Он тут никогда не бывает. А почему ты спрашиваешь?»

«Он не приходил ночевать сегодня».

«О, Долорес! — в голосе у нее появился интерес. — Пьет?»

«Наверное, — сказала я с деланным безразличием. — Это не в первый раз, так что я не очень волнуюсь. Вернется; дерьмо не тонет».

Я положила трубку, решив, что на сегодня хватит.

На ланч я сделала тосты с сыром, но есть не могла. От запаха сыра и жареного хлеба меня мутило, и я выпила две таблетки аспирина и легла. Проснулась я уже в четыре и решила посеять еще немного семян. Я позвонила тем друзьям Джо, у кого были телефоны, и спросила, не видели ли они его. Объяснила, что он не приходил ночевать и я начинаю беспокоиться. Конечно, они его не видели, и все расспрашивали меня, но я сказала что-то только Томми Андерсону, может быть, потому, что Джо вешал ему лапшу на уши насчет того, как он меня «воспитывает». Я сказала, что у нас с Джо вышел спор и он совсем спятил и побил меня. Я позвонила еще кое-кому вечером, и слухи начали распространяться.

Ночью я спала плохо; мне снились кошмары. В одном из них Джо стоял на дне колодца и смотрел на меня черными глазами-углями. Он говорил, что ему одиноко, и умолял меня прыгнуть к нему за компанию.

Другой был еще хуже — о Селене. Ей было только четыре года, и она носила розовое платье, которое ей купила бабушка как раз перед смертью. Селена вышла во двор с моими ножницами в руках, я хотела их у нее забрать, но она покачала головой. «Я виновата и себя накажу», — сказала она и вдруг отрезала себе этими ножницами нос. Он упал в пыль между ее черными лакированными туфельками, и я закричала. На часах было четыре, но больше я так и не спала.

В семь я опять позвонила Вере. На этот раз подошел Кенопенски. Я сказала, что не могу прийти, пока не узнаю, где мой муж, который уже две ночи не ночевал дома.

В конце разговора Вера сама взяла трубку и спросила, что случилось.

«Я потеряла своего мужа», — сказала я.

Она несколько секунд молчала, и я понятия не имела, о чем она думает. Потом она сказала, что на моем месте не стала бы об этом переживать.

«Ну, — сказала я, — все же у нас трое детей. Я подойду попозже, если он найдется».