Долорес Клэйборн
Шрифт:
«На что ты потратил эти триста долларов, Джо? На шлюх? Или проиграл в покер? В дом ты ничего не приносил».
Он ничего не сказал, только стоял, сжимая и разжимая кулаки, и за ним на фоне дома летали первые светлячки. Лодки у берега превратились в еле заметные силуэты, и я подумала о Вере — она сейчас находилась если не на седьмом небе, то в его прихожей. Впрочем, мне нужно было думать не о Вере, а о Джо. Нужно было заставить его двигаться.
«Впрочем, мне до этого нет дела, — сказала я. — Остаток мой, и это главное. Можешь теперь трахать сам себя, если твой огрызок встанет».
Он
«Ты заткнешь свой поганый рот, — прошипел он, дыша мне в лицо перегаром, — или я сам это сделаю».
«Мистер Пиз предлагал мне оставить деньги в банке, но я не захотела — я подумала, что ты попробуешь опять наложить на них лапу. Поэтому я попросила выдать мне их наличными. Он сперва не хотел, но в конце концов согласился, и теперь все они у меня, в надежном месте».
Тут он схватил меня за горло. Я, конечно, испугалась, но одновременно это значило, что он мне поверил. И еще это значило, что теперь все, что я ему сделаю, будет самообороной — хотя закон этого не мог знать, но я это знала. Я защищала себя и своих детей.
Он тряс меня и что-то кричал. Не помню точно — он, кажется, пару раз ударил меня головой о столб крыльца. Он кричал, что я чертова сука, что он убьет меня, если я не верну деньги, что деньги эти его, и другую такую же чушь. Я уже боялась, что он действительно убьет меня прежде, чем я скажу ему то, что он хочет. Стало еще темнее, и светляки — сотни светляков — заполнили весь двор, или мне так показалось?
И его голос звучал где-то вдали, поэтому мне представилось, что я сама вместо него падаю в колодец.
Наконец он отпустил меня, и я приземлилась на пол прямо среди стеклянных осколков. В одном из них, самом большом, отражался узкий полумесяц, оставшийся от солнца. Я хотела взять его, потом раздумала. Нельзя было резать его стеклом, это было совсем не то. Нужно подождать. Горло у меня болело так, что я не удивилась бы, если бы потом харкала кровью.
Он рывком поднял меня на ноги, зажал мою шею локтем и подтянул к себе на расстояние, достаточное для поцелуя, — только теперь он вовсе не собирался меня целовать.
«Я же просил тебя заткнуться, — сказал он, тяжело дыша. Глаза его были мокрыми, как будто он плакал, и меня испугало то, что его глаза смотрели прямо сквозь меня, как будто меня для него не существовало. — Миллион раз просил. Теперь ты мне веришь, Долорес?»
«Да, — сказала я еле слышно. — Да, верю».
«Скажи еще раз! — потребовал он, все еще зажимая мою шею так, что заболел нерв. Я закричала, и это заставило его ухмыльнуться. — Скажи, что жалеешь об этом!»
«Жалею! — взвыла я. — Жалею!» — Я планировала притвориться испуганной, но Джо избавил меня от такой необходимости. Да, в тот день мне почти не пришлось притворяться.
«Хорошо, — сказал он. — Я рад это слышать. А теперь говори, где деньги, до последнего цента».
«За домом», — сказала я. Я была рада, что меня еле слышно; так мой голос звучал правдоподобней. Я сказала, что положила деньги в банку и спрятала в смородине.
«Ох, женщины! — фыркнул он и толкнул меня в спину. — Ну, веди показывай».
Я
«Смотри, Джо! — крикнула я. — Звезды!»
Это действительно были звезды — так ясно я видела Большую Медведицу только в зимние ночи. Кожа у меня пошла мурашками, но Джо это ничуть не волновало.
«Звезды? — переспросил он. — Если не поторопишься, увидишь их еще больше, это я тебе обещаю».
Я снова пошла вперед. Белый камень, где мы с Селеной сидели в прошлом году, ярко светился в темноте, как бывало при луне. Но нет, этот свет не был похож на лунный — он был каким-то диким, жутким. Расстояния между предметами было почти невозможно определить, кусты смородины слились в одно черное колючее пятно, над которым сновали тучи светлячков.
Вера говорила мне, что смотреть на затмение невооруженным глазом опасно; это может опалить сетчатку или даже ослепить. Но я могла сопротивляться желанию посмотреть наверх не более чем жена Лота, который запретил оглядываться на гибнущие Содом и Гоморру. Я посмотрела, и то, что я увидела, не давало мне покоя недели и даже месяцы, уже тогда, когда я начала забывать про другие события того страшного дня.
Затмение было почти полным. Небо окрасилось в королевский пурпур, и в нем повисло что-то похожее на большой черный зрачок, окруженный кольцом огня. С одной стороны блестел полумесяц солнца, как жидкое золото в чугунном ковше. Я должна была оторваться от этого зрелища, но не могла. Это было похоже… не смейтесь, но это было похоже на тот самый мой внутренний глаз. Как будто он вышел из меня, чтобы посмотреть, как я справляюсь с его заданием. Только он был куда больше, чем я представляла. И чернее.
Должно быть, я застыла на месте, потому что Джо опять меня толкнул. Я опустила голову, и перед глазами у меня поплыло большое синее пятно вроде того, какое бывает после того, как посмотришь на огонь сварки. Я подумала, что сожгла сетчатку — это моя кара, моя Каинова Печать.
Мы прошли мимо камня, вдоль стены сарая и вперед, где начались кусты. Джо держал меня за воротник платья. Я почти ничего не видела — перед глазами была темнота, в которой плавало это синее пятно. Когда первый куст оцарапал мне кожу, я вспомнила, что на этот раз на мне не было ни джинсов, ни резиновых сапог. Но я уже заметила свой платок, висящий на верхушке куста над тем местом, где был колодец. Я вырвалась из его рук и побежала прямо в заросли смородины.
«Стой, сука!» — заорал он и кинулся за мной. Ему удалось ухватить меня снова, но отчаянным движением я опять вырвалась. Бежать было трудно; на колючках оставались клочья платья и, похоже, моей кожи. Кровь залила мне все ноги, но я заметила это только потом, когда вернулась домой.
«А ну вернись!» — крикнул он сзади и схватил меня за юбку. Будь она поновее, я оказалась бы у него в руках, но старая материя треснула, и я побежала дальше, слыша, как он чертыхается. В этих зарослях было темно, как у кролика в норе, но я сумела разглядеть под ногами крышку колодца — вернее, ее белеющую тень. Тогда я собрала все силы и прыгнула.