Должность
Шрифт:
Да, то была настоящая пальмовая роща, даже кое-где на деревьях зрели кокосы и бананы. Под пальмами, журча, бежала синяя речушка, в каких-нибудь десяти метрах от нас низвергающая со скалы красивейшим водопадом.
Я было замер, любуясь великолепием, но Семен Никитич, взяв меня под руку, быстро повел через рощу.
Потом был длинный коридор, завешанный сафьяном, как в восточных сказках, заканчивающийся занавесью из синего бархата с золотым шитьем. Перед занавесью стояли вездесущие секьюрити.
– У себя? – хрипло спросил Семен Никитич.
Один из стражей
Пахнуло восточными маслами и куреньями и, вместе с тем ко всем благоуханьям совершенно явственно примешивалась вонь родной русской сивухи. Здесь было полутемно, вдоль завешенных коврами стен тускло мерцали канделябры и, когда глаза привыкли к освещению, я оторопел: шатер был полон полуголых женщин. Они игриво смеялись, изгибались загорелыми телами и все, как одна, ласкались к кому-то, кто сидел в кресле спиной к нам.
Семен Никитич, все так же судорожно сжимая мой локоть, подвел меня к сидящему. Тот и не вздумал повернуться – нам виден был лишь его затылок. То был удивительный затылок – бритый, широкий, с длинной складкой, очень похожей на рот.
-Борис Михайлович,- робко проговорил Семен Никитич,- Привел.
Человек в кресле сделал жест рукой, и женщины, смеясь, исчезли за портьерами.
Складка, похожая на рот, пришла в движение и, к ужасу моему, затылок сказал замогильным голосом:
– Это и есть Антушкин?
– Д-да, Борис Михайлович.
Рот на затылке зачмокал губами, словно в раздумье:
– Ну что ж, он производит впечатление.
Я почувствовал, как волны радости через руку Семен Никитича передаются и мне.
– Вы подчистили за ним?
– Да, Борис Михайлович, все по вашему апокрифу.
– Прекрасно. Можете идти.
Голые женщины снова выскочили из-за портьер, окружив говорящий затылок.
В пальмовой роще Семен Никитич снова стал самим собой. Вновь загорелись его тигриные глаза.
Олег Власыч ждал в «линкольне» и, по обыкновению своему, издергался.
– Ну? – спросил он, заглядывая в глаза Семен Никитича.
– Продолжаем работу,- бросил Семен Никитич и, перегнувшись, дал по шее водителю. Машина поехала.
Олег Власыч радостно засмеялся, потирая красные ладошки.
Больше, к моей радости, мы никуда не заезжали, а рванули прямиком в мой дворец. «Мой дворец» - вкусно звучит, прямо как «шоколад».
Войдя в спальню, я не раздеваясь, прямо в пыльных штиблетах, завалился на постель и тут же уснул: устал, все равно что рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода после ночной смены.
Воскресенье, к счастью, в новой моей роли оказалось выходным днем. Отоспавшись и плотно позавтракав, я вышел на балкон выкурить сигару. Степа, похоже, в воскресенье тоже не работала, и во дворце хозяйничала пожилая филипинка, ни бельмеса не говорящая по-русски.
Ни Семена Никитича,
Внизу по мокрой лужайке время от времени прохаживались секьюрити, слышался треск раций. Шел мелкий солнечный дождь, и прохладные капли приятно холодили лицо. Филипинка, должно быть, получила приказ оберегать мое скромное здоровье и потому смотрела с недовольством.
Нешто пойти в гольф сыграть? Или поплавать? Почему-то я был уверен, что в моем имении непременно есть и поле для гольфа, и бассейн.
Но выбраться из уютного кресла было непросто, дым Кубы приятно щекотал язык… Я разомлел, начали одолевать воспоминания - Ж… , театр, жутким призраком из прошлого прошмыгнула законная любовница – Ада Серапионовна, приятным – незаконная любовница Машка. Что они там поделывают? Адище, небось, рвет и мечет: еще бы, сбежал Серёжик, уплыла театральная зарплата плюс премиальные. Машка, конечно, уже спуталась с кем-нибудь – и пускай!
Я подивился тому, с каким равнодушием думал о своей прошлой жизни, как все-таки расхолаживают дворец и черные горошинки!
Но почему я? – вдруг пришло на ум. Почему я оказался здесь, а не Лукьянов, например? И тут же вспомнил – так я же прима. Куда Лукьянову до меня?
Почувствовав, что стало холодно, я потушил сигару о ручку кресла – тянуться к пепельнице было лень – и ушел с балкона.
В обед приехал Олег Власыч, но подсаживаться к столу отказался. Рассказав немного об электорате, протянул мне листок с письменами и, постаравшись соорудить в своих тусклых глазах тигриный блеск, произнес:
– Назубок.
Ничего даже отдаленно похожего на Семена Никитича у него не вышло, но я все-таки взял листок. Ничего себе! Целых четыре абзаца!
– Приятного аппетита,- прошелестел Олег Власыч и удалился.
Вечером, после купания – бассейн, кстати, очень удобно расположился прямо на крыше дворца – я пришел в спальню, включил голландскую лампу и принялся зубрить. Текст был совсем несложный, без «копупций» и «девальваций», к девяти часам я управился.
– Назубок,- сказал я голосом Семена Никитича, засмеялся и немедленно уснул.
Глава четвертая Рождение Лицедея
Как я стал актером? Сложный вопрос. А как вообще кем-то становятся? Как правило, случайно. Но у меня, должен сказать, случайности-то как раз и не было. Я, как мне представляется, самой судьбой предназначен был в актеры. Почему? Да потому, что ничего другого я не умею, и главное, не понимаю. Я - природный лицедей, от рождения, и ум у меня устроен так, что его как бы и нету вовсе. Меня не интересует культура, искусство, политика, история, религия … что там еще? Ничего не интересует, и в этом плане я уникален. Надеюсь, что уникален. А то, знаете ли, много нынче развелось умников, корчащих из себя Ломоносова, а на деле не являющихся и Семи-Булатовым.