Должность
Шрифт:
Городской сад. Нина, Ширяев.
НИНА: Вы так милы, Павел Аркадьич.
ШИРЯЕВ: Прошу вас, Нина, называйте меня просто Павел.
НИНА: Хорошо … Павел.
ШИРЯЕВ: Я должен вам признаться.
НИНА (слегка краснея): В чем же?
ШИРЯЕВ: Я люблю вас, Нина! Я полюбил вас с первого взгляда.
НИНА (смеется):
ШИРЯЕВ (задумчиво): Возможно. Я полюбил вас, но права на ответную – простите меня великодушно за нескромность – на вашу любовь, не имею.
НИНА (удивленно): Почему?
ШИРЯЕВ: Я умираю, мне остается жить всего неделя. Теперь уже шесть дней.
НИНА (с ужасом): Что же с вами?
ШИРЯЕВ (заикаясь): Гноящийся архисифилис.
Нина, Ширяев сидят на скамье в саду.
НИНА: Но почему вы решили отомстить ему? Он же ни в чем не виноват!
ШИРЯЕВ: Не виноват? Вы ли это говорите, Нина? Вы ли это говорите, за жалкие гроши ухаживающая за гнусной старухой, за копейки унижающаяся перед заносчивыми княжнами? Вы ли это говорите, живущая в конуре? Вы ли?
НИНА (с обидой): Ну, зачем же вы так!
Ширяев с жаром хватает Нину за руку. Та косится с некоторым страхом – боится заразы.
ШИРЯЕВ: Дорогая Нина, поймите, только убив негодяя, мы – униженные и оскорбленные – сумеем скинуть рабские цепи не с ног или рук, а со своих душ. Душ, понимаете?
НИНА: Не совсем, но вы так говорите…
ШИРЯЕВ: Ах, я совсем не хотел быть красноречивым. Я не люблю краснобайство. Короче, Нина, я решился.
НИНА: А как же этот ваш … гноящийся архисифилис?
ШИРЯЕВ: Он - мой главный сообщник.
Ширяев, слегка покачиваясь, стоит у дороги на пронизывающем ветру – на нем дрянная шинелишка, руки в карманах.
ШИРЯЕВ: Ну, где же ты, черт бы тебя побрал? Проклятая тварь - кожей чувствует опасность. Даже будь ты справедливым и добрым, приведи всех к достатку и благодати, тебя все равно стоило бы убить – из принципа…. Принцип! Гноящийся архисифилис называется этот принцип, не стоит себе лгать. Наполеонишка! Неужто я жалкий Наполеонишка? Чу! Кажись, едет!
Царь
ЦАРЬ (поет): Эх, эх!
Всюду смех!
Отворяй врата, Емеля –
Уж пришла твоя неделя.
Мамзели хохочут.
ЦАРЬ: Поглядите-ка, бомбист! Ха-ха-ха, бомбист!
Мамзели визжат от смеха. Кучер басовито смеется.
ЦАРЬ: Подь сюда, братец, не бойся!
Ширяев подходит.
ЦАРЬ: Ты же бомбист, дорогой?
ШИРЯЕВ: Пробил твой час, ирод!
ЦАРЬ: Знаю. А ну-кось, дай мне ее!
Ширяев изумлен.
ЦАРЬ: Дай, чего ты? Съем я ее что ли?
Ширяев достает из кармана бомбу, подает царю.
ЦАРЬ: Смотри! Смотрите все!
Быстро съедает бомбу. Мамзели от смеха падают в обморок.
ЦАРЬ: Трогай! Эх, эх! Всюду смех!
Ниправда смотрит на свет колбочку с анализами.
НИПРАВДА: Н - да, сомнений нет: это ты, обезьянье наследие Толстого – американца, – гноящийся архисифилис. Приветствую, батенька. Какая активность! Все время, сколько наблюдаю за тобой, едва удерживаюсь от соблазна… Так и хочется … Совсем немножко… Так заманчиво – неделя, разложение…
Отпивает из колбочки, прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. Стучат.
НИПРАВДА: Совсем забыл, сегодня же четверг. Войдите!
Ниправда, царь.
ЦАРЬ: Добрый день, доктор!
НИПРАВДА: Добрый. Как самочувствие?
ЦАРЬ: Разлагаюсь.
НИПРАВДА: Поздравляю вас.
Ниправда, Ширяев, Царь.
ШИРЯЕВ: Можно?
НИПРАВДА: Проходите, батенька.
ЦАРЬ: А, господин бомбист.
НИПРАВДА: Спешу обрадовать – все подтвердилось.
Ширяев роняет голову.
Ниправда, Ширяев, Царь, Дворник.
ДВОРНИК: Разрешите войти, ваше благородие?