Дом на Уотч-Хилл
Шрифт:
Они знали, что я нахожусь в невероятно тяжёлом положении, и им ненавистно было видеть, что меня увольняют. Женщины всё понимают; мы с незапамятных времен ухаживаем за кем-либо; ещё Адам, оправляясь от потери ребра, обманом уговорил Еву залезть на дерево и сорвать ему яблоко, и с тех пор слабый пол несёт на себе вину за это. Мы знали, что жизнь тяжела и бывает чрезвычайно несправедливой. Сострадание многое даёт.
— Какой смысл? — отрывисто спросил он. — Если я найму вас сегодня, в итоге вы всё равно окажетесь уволены. Я слышал, что иногда вы даже две недели не можете продержаться. Одна лишь бумажная работа — это лишняя головная боль. Затем мне снова придётся начинать процесс найма, а
Временами я ненавидела свою жизнь. Особенно в такие дни, когда я сидела напротив мужчины лет на десять старше меня, который благодаря двухгодичному обучению бизнесу в местном колледже стал менеджером этого заведения и двух других и теперь высокомерно информировал меня с порога, тогда как я (двадцать четыре года, без профессионального образования, без времени учиться, и со скудными навыками в продажах) была вынуждена упрашивать, чтобы у нас была еда на столе и крыша над головой, пока моя мать медленно умирает, страдая от нарастающей боли. Ох, какие ужасные неудобства мистер Шуманн терпит из-за бумажной работы.
— Смысл в том, что хотя бы в эти две недели я смогу покупать моей умирающей матери еду и лекарства, — отрывисто сказала я. — Для вас это, может, и мелочь, но для меня это главное.
Умирать от рака — это одно. Умирать в боли или в голодании — это совсем другое. Только не под моим присмотром.
Он открыл рот и закрыл его обратно, прищурившись и негодуя из-за того, что я только что заставила его почувствовать себя чёрствым засранцем.
Он и был чёрствым засранцем, и мне плевать, что он чувствовал, лишь бы он меня нанял. Сегодня мой единственный выходной; я брала его раз в три недели и должна была проводить его дома, с мамой, лелея то немногое время вместе, что у нас имелось, пытаться втиснуть целую жизнь в эти часы. Но сегодня я потеряла ещё одну работу и не осмеливалась идти домой, пока не буду знать, что на завтрашнее утро запланировано что-то, что гарантировало нам выплату; особенно учитывая тот факт, что два дня назад я уронила свой телефон во фритюрницу, и пришлось раскошелиться на новый. Даже дешёвый простенький телефон, который я купила, вообще не вписывался в мой бюджет. Я до сих пор сердилась на себя за это, но тогда была моя третья смена за день, я сделалась неуклюжей от усталости, и я не могла ходить без телефона, потому что маме могла понадобиться моя помощь.
— Мне жаль, но вакансия недоступна.
«Недоступна для вас», — не сказал он, но мы оба это услышали. Я готова была опуститься до мольбы. Я готова была опуститься до чего угодно, когда дело касалось моей матери.
— Мистер Шуманн, пожалуйста, просто дайте мне ша… ааааааа! — я согнулась пополам на стуле, схватившись за голову.
— Избавьте меня от истерик, — натянуто сказал мистер Шуманн. — Я не поддамся на манипуляции и не найму вас, зная, что не могу на вас рассчитывать. Мне нужно укладываться в бюджеты, получать ожидаемую прибыль. Франшизы сами собой не управляют. Я быстро иду к тому, чтобы владеть своими собственными заведениями.
Когда я так и осталась в согнутом положении, молча подёргиваясь и содрогаясь, он прорычал:
— Вы что делаете? — затем, заговорив с совсем лёгким и чрезвычайно запоздалым (по моему мнению) беспокойством, он спросил: — Вам нужен доктор? Ответьте мне!
Я была практически уверена, что нужен. Но отвечать ему было невозможно. Я чувствовала себя так, будто моя голова готова взорваться, на моей груди стоит слон, а кожа по всему моему телу вот-вот вспыхнет, тогда как где-то в глубине живота нечто огромное и обжигающе горячее
Я отчаянно пыталась сделать вдох, но лёгкие ощущались тесными и горячими, пылали так, будто покрылись волдырями и отказывались раздуваться. Однако я почувствовала внезапный прилив едкого запаха дыма и горького вкуса пепла на языке. У меня промелькнула мысль, что у меня может случиться сердечный приступ или разрыв аневризмы в мозгу, что казалось чрезвычайно невероятным и категорически неприемлемым, учитывая то, какой я была молодой и здоровой.
Запаниковав в агонии, я вскочила со стула, пошатываясь, описала неровный круг, затем рухнула на пол, где лежала и извивалась, хлопая по себе руками, будто в попытках потушить пламя, и в ужасе думая: «Этого не может быть. Мама нуждается во мне. Она без меня умрёт!»
Я полностью понимала, что и со мной она умрёт.
Но я была её Хароном, перевозившим её через реку Стикс со всей нежностью и любовью в моей душе, и видит Бог, я безопасно и бережно провожу её через тот тёмный раздел.
Это стало моей последней мыслью перед тем, как я потеряла сознание.
***
Когда я пришла в чувство, мистер Шуманн хмуро нависал надо мной.
— Боб, что вообще здесь происходит? — воскликнула женщина где-то за пределами моего поля зрения, ибо я распростёрлась на полу, наполовину оказавшись под столом, смотрела на обратную сторону столешницы и с лёгким отвращением созерцала жвачку, прилепленную там в нескольких местах. Либо я продолжала трепыхаться после потери сознания, либо он пытался оттащить меня с дороги. Я бы поверила в любой из этих вариантов.
— Я её не трогал, — сказал он обороняющимся тоном, взглянув на ту, что стояла у двери. — Я не знаю, что произошло. У неё случился какой-то приступ, и она упала. Приземлилась вот так. Именно вот так, — подчеркнул он.
Я провела поспешную мысленную проверку: моя голова ощущалась нормально, сердце билось размеренно, как метроном, тело больше не напоминало маршмеллоу, жарящееся на костре, лёгкие снова работали, но тот огненный дракон до сих пор бушевал в моём животе, взбивая хвостом кислоту и тошноту в пенное месиво. Застонав, я слегка выползла из-под стола, приняла сидячее положение и царапающими движениями убрала волосы с лица.
Мистер Шуманн, которому мой «эпизод» доставил такое же явное неудобство, как и лишняя бумажная работа, натянуто произнёс:
— Теперь вы можете подняться?
Иными словами, могу ли я убраться из его офиса к чертям собачьим, пока я не создала ему ещё больше проблем? Хотя я не представляла, как я могла создать какие-либо проблемы для… ой!
Одёрнув юбку и пригладив её, я поспешно взглянула в сторону двери, чтобы определить, кто ещё видел моё нижнее бельё.
Другая официантка лет пятидесяти, с добрыми обеспокоенными глазами.
— Ты в порядке, милая?
Я кивнула.
— Думаю, да.
— Я Мэй. Давай, я помогу тебе встать, — сказала она, проходя в кабинет и протягивая руку.
Приняв её с благодарностью, я поднялась и быстро свела колени, чтобы придать себе стабильности. Я чувствовала себя не лучшим образом.
— Могу я позвонить кому-нибудь для тебя? — спросила Мэй.
Я осторожно покачала головой, надеясь, что это не спровоцирует вновь ту адскую головную боль. Кому она позвонила бы? У меня нет другой родни, кроме мамы, и нет времени на общение. Эсте была единственной подругой, которой мне удалось сохранить за годы беспрестанных переездов.