Дом Немилосердия
Шрифт:
И внезапно сквозь дождь и тишину я слышу новый, странный звук. Как будто шелест, как еле слышный скрип колес. Колес? Я снова поворачиваюсь лицом, пытаясь понять, что это такое. Медицинский корпус находится ниже, и я не думаю, что кому-то пришло бы в голову угнать каталку и разъезжать на ней среди ночи по коридорам. Вернее, кое-кому могло бы прийти, но Касси на дежурстве, а я прямо здесь, то есть мы обе заняты делом и дурачиться больше не намерены… И все-таки, что это? Опасность? Или что-нибудь похуже?
Я подступаю ближе и беру ствол в обе ладони. Почему-то мне не страшно. Только
Шум прекращается.
— Покажись! — требую я.
Тишина.
— Немедленно!
Тишина.
— Ты думаешь, я не смогу выстрелить? Еще как смогу!
Я тяну время, мысленно продумывая пути к отступлению. Я даже не знаю, с кем имею дело. И мне все еще не страшно. Я привыкла жить вот так. Жить на обломках, держать пальцы у спускового крючка, понимать, что война еще не кончена. Пусть город и освобожден, но я все еще сражаюсь на этой войне. Она будет длиться, пока я жива. А потом… потом не станет ничего.
Снова шум: он приближается из-за поворота. Я слышу это, я чувствую это каждой клеткой своего тела. Но я машина, созданная руками последних из цивилизации. И я стою, не двигаясь — стою, пока из-за угла не появляется фигура в инвалидном кресле.
А потом… потом происходит сразу три вещи. Вернее, четыре, если учесть, что мое сердце вспыхивает и взрывается на тысячу осколков.
Я роняю станнер на пол, и он звонко падает у моих ног. Отшатнувшись, я отступаю назад и хватаюсь ладонью за то место, где должно было быть сердце. Но его больше нет: горячим ударом ребра как будто выламывает изнутри. Мое тело наполняет боль. Я запускаю пальцы в волосы и прижимаю одну ладонь к губам.
— Нет! Нет! Нет!..
Это кажется сумасшествием. Это не может быть правдой, понимаю я, продолжая пятиться назад. О небо, нет, это мираж, это воспоминание, это сон, наваждение, бред, это невозможно, нет, нет… нет…
Я останавливаюсь, налетев спиной на оконное стекло. Холод пробирает меня до костей, а по щекам льется вода. Слезы? Нет, не слезы… это дождь… это всего лишь дождь внутри меня… Невероятным усилием я заставляю себя поднять голову — и замираю, словно бы оцепенев.
— Шарп?
Молчание.
— Николас!..
Я хочу броситься вперед, но снова застываю на месте. Внутри меня все кричит. Я боюсь бежать к нему, потому что это не может быть правдой, потому что Николаса Шарпа нет уже пять лет, потому что это наверняка всего лишь шутки моего сознания, которое привыкло видеть знаки там, где их в помине нет. Я стою, сжимая кулаки, и плачу. Беззвучно, горько плачу.
— Тара, я здесь, — говорит он тихо. — Разгляди меня. Это я.
— Нет… не может быть… — Я прижимаю ладони к лицу. — Нет! Ты умер! Ты погиб! Пять лет назад!
Он спокойно наблюдает за мной. Да, это он — это его пронзительные синие глаза, его властные руки, его строгое лицо. И все-таки нет. И все-таки я не верю — так не бывает. Не бывает, потому что я не заслужила… никто из нас не заслужил такой внезапной встречи. Я похоронила его. Похоронила
Физически больно.
— Тара, это я, — произносит он с нажимом. — Не веришь? Подойди ко мне. Ну же, подойди, я не исчезну… — Он поднимает руку и поворачивает ее ладонью ко мне. — Эй, прикоснись ко мне. Я здесь.
И я иду к нему. Медленно, словно под гипнозом, и ноги сами несут меня вперед. Я точно так же поднимаю руку, протягиваю ее к нему, всей душой желая и боясь этого прикосновения…
…и внезапно, словно очнувшись, бросаюсь вперед.
Я преодолеваю разделяющие нас несколько метров, падаю на колени и крепко прижимаю Николаса к себе. Да, это он. Уставший, постаревший, почти полностью седой и в кресле — но это все еще он. Тот, кого я обрела на войне и кого я потеряла на войне. Тот, кто никогда меня не отпускал. Я держу его в своих руках, устроив свою голову у него на плече, и снова плачу. Слезы текут сами собой — соленые ручейки неприятно стягивают кожу. Я плачу и дрожу всем телом — а потом чувствую, как руки Николаса прикасаются к моей спине.
— Я здесь, — говорит он, повторяя это, словно мантру. — Я вернулся. Я не умер. Прости, что заставил плакать.
— Все нормально… я не плачу… — Я хочу вытереть слезы рукавом, но забываю, что я в майке. — Это… это правда ты? Ты…
— Тихо, тихо… — шепчет он, прижимая меня к себе. — Вот и встретились. После стольких лет…
— Но ты же умер! — снова прорывается сквозь меня. — Как ты выбрался? Ты был ранен! Ты не успел!
— Как видишь, вытащили и меня, — Даже сидя спиной, я чувствую его улыбку и понимаю, что пора бы уже прекратить распадаться на части каждый раз, когда он улыбается. — Несколько недель провалялся в коме. Перелом спины, травма шеи, да и головой хорошенько приложился… — Я наконец нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза и замечаю следы от швов у него на голове. — Что ж, зато нога больше не болит.
— Очень смешно! — всхлипываю я. — И что… никто не знал?
Знали, догадываюсь я внезапно — догадываюсь раньше, чем он успевает ответить. Та записка в бейджике у Касси. «У него здесь дочь»… Наверняка писал Илай. Так что же получается, рыжая-бесстыжая все знала и молчала? Ох, вернется с дежурства — убью на месте! Если сама не скончаюсь раньше от разрыва сердца…
— Тебе холодно? — Николас замечает, что меня трясет, стягивает с себя пиджак и набрасывает мне его на плечи. Сквозь рубашку я вижу длинный изогнутый шрам на его плече. — Боже мой, какая ты… Дай рассмотреть…
Я послушно встаю, закутываясь в его пиджак, и чувствую, как теплая волна бежит по телу и как медленно утихает дрожь. Потом опускаю руки и отступаю на шаг. Однако Николас подъезжает чуть ближе, поднимает руки и медленно проводит ладонями от моих плеч до кончиков пальцев, отчего мне становится еще теплее. У него удивительно теплые ладони. И удивительно теплые глаза.
— Кольцо? — Усмехнувшись, он задерживает мою ладонь в своей. — Илай Морено, так? Я прав?
— Прав… — говорю я тихо.