Дом Немилосердия
Шрифт:
Николас пару секунд смотрит на мою ладонь, подносит ее ближе к лицу, словно пытаясь рассмотреть камень в оправе кольца, а потом еле заметно прикасается губами к моей коже.
— У тебя обязательно будет счастье, — говорит он, пока я тону в подступивших слезах и еще в мурашках по коже. — Большое человеческое счастье… Ну, чего ты плачешь, а? Объясни по-человечески, поплачем
Я запрокидываю голову и улыбаюсь. Улыбаюсь сквозь слезы, сквозь все эти темные века и пять лет мучительного горя. Потому что я понимаю: мы наконец пришли к финалу, и финал этот оплачен нами сполна. И пусть случатся еще битвы и кровь, взрывы и потери, но мы оба будем жить. Мы оба — потому что мы это заслужили. И теперь я буду вспоминать это без боли. Не буду мучить себя за то, чего не сделала и не сказала. Потому что Николас — он вот, передо мной. Его никто не отберет. Нам дали шанс. Не знаю, за какие это заслуги, но дали шанс.
И я его не упущу.
— Не верю я, что ты умеешь плакать, — отвечаю я беспечно, как могу. — Дай мне руку. Я соскучилась.
— Я тоже.
Я беру его за руку и веду в сторону окна. До рассвета осталось еще полчаса, а дождь все никак не кончится. Окно без подоконника, до самого пола, и я сажусь на пол и смотрю Николасу в глаза. Мне так непривычно смотреть на него сверху вниз. А он сидит и улыбается. Глаза в глаза, улыбка в улыбку.
Я так скучала…
— Ты видишь это? — начинаю я. — Весь этот город… Николас, прошло пять лет! Как я жила здесь, думая, что тебя нет…
— Я знаю, — говорит он. — Это было сложно. Нужно было сначала убедиться, что я останусь в живых, нужно было привыкнуть жить по-новому… — Он смотрит на меня сквозь пелену дождя. — Тара, в тот самый день…
— Я не ответила, — перебиваю я. — Я знаю.
Я не ответила. Я не сказала, что прощаю его, что могу простить его предательство и ложь. Тогда я думала, что этого достаточно, но пять лет все расставили по своим местам. И теперь я сижу, переплетя руки на его коленях, и смотрю ему в глаза. Война еще не кончена. А белый флаг уже напоготове.
— Николас, послушай, — начинаю я очень тихо. Его
— То, чего нет, вряд ли можно разбить, — произносит он, глядя в сторону. — А если даже и есть, я не уверен, что ты, прицелившись, разбила бы его. Не такое уж оно заметное… это сердце.
— Огромное, Николас, — возражаю я порывисто. — Оно у тебя огромное. И очень, очень сильное.
— Хотелось бы.
Мы смотрим друг на друга сквозь пелену дождя. Время снова рассыпается на части, но на этот раз его предостаточно. Предостаточно, чтобы все исправить… и несколько минут до рассвета, отданных на то, чтобы все объяснить.
— Николас…
— Ну что?
— Я тебя прощаю.
Вот так вот просто. Вот так легко я объяснила то, что за все эти годы так и не смогла объяснить себе. Пелена спадает, и последние выстрелы затихают где-то далеко за горизонтом. Николас берет меня за руку и кладет мою ладонь себе на щеку. Я чувствую капли влаги на своей коже.
— Три слова, — говорит он, улыбаясь. — Три слова, ради которых стоило умирать.
Он смотрит на меня так, как может смотреть только он. Я вспоминаю все, что связывало нас. И лестницу, и разговоры на диване, и нашу бессмысленную вражду, и злость, и ярость, и попытки друг друга уничтожить. Все это кажется таким бессмысленным, как будто вселенная сжимается до размеров крохотной точки и как будто эта точка находится там, где соприкасаются наши руки. А настоящее — оно вот здесь. Все в той же точке. Все в тех же сердцах.
— Я люблю тебя. В настоящем времени.
Мы смотрим друг на друга, и внезапно сквозь наши сжатые ладони прорывается свет. Он везде — в наших глазах, в наших сердцах, на нашей коже, он струится сквозь наши переплетенные пальцы. Коммандер и титан, отец и дочь…
Мы сидим в тишине и ждем дождливого рассвета.
А я понимаю, что это и есть конец моей войны.