Дом огней
Шрифт:
То был единственный способ наконец разрушить обман. Настал момент выяснить, правда ли раздвоенная личность Эвы, идентифицируя себя с мальчиком из полицейской хроники, сохранившейся в сети, выстроила вокруг него целую историю. Гипнотизер хотел доказать, что он не ошибся, что в основе такой постановки лежит патология.
Детская шизофрения.
Но Эва в очередной раз нарушила его планы и привела в замешательство.
– Он знает, что ты знаешь, – вдруг проговорила она совсем другим, полным тревоги голосом. – Синьор в очках знает, что ты его ищешь. И сейчас едет сюда.
35
Сначала –
Пьетро Джербер принял решение и сообщил Майе:
– Сегодня ночью я останусь здесь, с вами.
– Ты действительно веришь, что кто-то придет?
– Сам не знаю, – вынужден был признаться он.
Он пересказал девушке душераздирающий эпилог последнего сеанса. События уже захватили доктора целиком, и десятилетняя пациентка полностью завладела его волей. Даже подтолкнула к убеждению, что на свете могут существовать неведомые силы и непроницаемые тайны, выходящие за пределы разума.
Перед заходом солнца синьора Ваннини, как всегда, распрощалась, чтобы вернуться в Сан-Джиминьяно. Джербер и Майя не посвятили ее в то, что произошло и, возможно, еще произойдет. Психолог задержался якобы для того, чтобы посоветоваться с девушкой и в случае чего вместе позвонить Беатриче Онельи Кателани.
– Я приготовила макаронную запеканку, – сообщила домоправительница.
У них обоих не было аппетита.
Весь вечер психолог ждал, когда девушка закончит заниматься Эвой. Майя помогла девочке принять ванну, принесла ей ужин, прочитала сказку на сон грядущий. Потом вернулась к нему.
– Еле удалось заставить ее снять перед сном это проклятое платье принцессы, – призналась она в изнеможении.
Зато ум Пьетро Джербера был трезв и ясен, психолог владел собой, как никогда. Так было нужно.
Он заново перечел записи, сделанные в черном блокноте, посвященном этому случаю. Заметки то и дело вступали друг с другом в противоречие. Впервые за всю свою карьеру он не знал, каким путем пойти, какую стратегию избрать. Обескураженный, отложил блокнот.
Синьор Б. был бы недоволен.
Майя глаз не сводила с французского окна на кухне: поля погрузились во тьму; переваливая через окружающие холмы, туман проникал в маленькую долину, где было расположено имение, и огней селения, обычно мерцавших вдали, было не различить.
– Думаешь, что-то произойдет?
Не раньше, чем ночью, в три часа двадцать три минуты, подумал про себя психолог, вспомнив время и дату на «лонжине» Пьетро Дзанусси. Похоже, и я превращаюсь в параноика.
Майя закуталась в кардиган, который Пьетро уже видел на ней: теплая кофта, наверное, заменяла объятие, в котором она нуждалась. Майя отошла от окна и вернулась к нему. Взяла за руку, на которой был сломан безымянный палец, осмотрела повязку, уже заскорузлую.
– Ты так и не сказал мне, как это случилось.
Я упал в могилу, чуть не признался он. Но передумал.
– Поскользнулся дома.
Девушка взглянула на него испытующе, ей хотелось понять, правду ли говорит доктор. Потом заявила:
–
Они уселись друг против друга под сенью колпака над огромным неразожженным камином. Майя, держа его ладонь в своих, бережно разматывала бинты. Джербер сидел покорно, полностью предавшись ее воле. Ощущал ее теплое дыхание, вдыхал аромат рыжих волос.
Желал одного: чтобы это совершенное молчание не прерывалось.
– Почему гипноз и почему с детьми? – все-таки спросила девушка. – Только из-за отца?
– Я всегда полагал, что в разуме, еще не развившемся, остается нечто первозданное, подлинное, еще не подвергшееся порче: драгоценное пространство свободы. – Он помолчал, потом добавил: – Ответы, которые находят дети, приводят взрослых в замешательство. Думаешь, это единичный случай? Мы улыбаемся каждый раз, когда они нас просвещают своей мудростью, когда говорят что-то, выбивающее нас из колеи. Мы к ним относимся снисходительно, как к щенкам, когда те вдруг выкинут что-то неожиданное, трогательное; считаем детишек забавными, и только. На самом деле все гораздо глубже.
– Ты прав, – согласилась Майя.
– А ты почему выбрала парапсихологию? – спросил Джербер, подозревая, что под этим кроется не простой научный интерес к исследованию непонятных явлений.
– Я уже говорила тебе, что моя мать финка, а отец итальянец. Я потеряла обоих, когда была еще очень маленькой. В автокатастрофе.
– Прости, я не знал, – сказал доктор. Ему и в голову не приходило, что у Майи мог быть настолько личный мотив.
– Меня вырастили дядя и тетя, родня по матери, и я не была обделена любовью… Но все равно тосковала, это чувство меня преследовало всю жизнь. Словами его не выразить. Если уж приходится выбирать слова, это похоже на неистощимое любопытство, настоятельную необходимость не довольствоваться объяснениями, всегда искать альтернативный ответ, бестрепетный, рискованный, хотя бы и на уровне подсознания.
– Думаешь, если бы твои родители не погибли, ты бы на это не сподвиглась?
Майя вздохнула:
– Я, бедная сиротка, была помечена смертью. Она сопровождала меня в детстве и отрочестве. Без моего ведома и желания эта грустная история прилепилась ко мне. Люди видели в моих улыбках печаль: просто не знаю, как они умудрялись. Сочувствовали мне, даже когда я казалась счастливой, не верили, что это счастье подлинное, и все из-за того, что случилось с отцом и матерью. – Она запнулась. – Я возненавидела своих родителей. Не потому, что они оставили меня одну. Я злилась на них, потому что не могла избавиться от ауры несчастья.
Джербер пережил подобный опыт, оставшись без матери в возрасте двух лет.
– Значит, вот в чем причина твоего выбора…
– В отличие от всех остальных, у меня были веские основания исследовать потусторонний мир. Настолько веские, что, стоило мне упомянуть автокатастрофу, в которой погибли мои родители, как ты именно это и счел причиной. – Глаза ее заблестели.
Джербер понял, что она имеет в виду.
– Гибель твоих родителей тут ни при чем, это идеальное алиби. – Он был потрясен до глубины души.