Дом родной
Шрифт:
Зуев отсыпал ей в лукошко вторую половину содержимого из солдатского сидора. Первую он оставил в «Орлах».
Шамрай пришел поздно — сытый, довольный, расслабленный и уже опохмелившийся.
Зуев оформил все бумаги к этому времени, собрал все подписи, переговорил с Евсеевной, сел за руль машины. От Шамрая, блаженно улыбавшегося, шел самогонный дух. От него даже на свежем воздухе разило как от бочки с брагой-закваской.
Манька Куцая пришла их проводить. Стараясь сделать это незаметно, она сунула в карман кожанки Шамрая бутылку с мутной жидкостью, заткнутую тряпочной затычкой.
— Двинули? — спросил Зуев.
Шамрай
В зеркальце шофера на миг мелькнули у ворот, отбегавших назад, фигуры двух женщин: костистая, спокойная Евсеевна; другая — молодая, зовущая, печально глядевшая им вслед — Манька Куцая.
За ночь крепко прихватил морозец. В воздухе пролетали редкие белые мухи. С севера тянуло холодом. Мотор, заглатывая свежий, влажноватый воздух, работал весело и четко.
— Эх и газанем же сейчас трактом! — хрустнув пальцами, радостно сказал Шамрай. Но тут машину повело. Зуев еле сдержал руль, чтобы не заехать в придорожную лужу, затянутую ледком.
— Баллон. Баллон спустил. Эх, сглазил ты, браток, — вылезая из машины, сказал военком.
— Качать будем? — ухмыльнулся Шамрай.
— Подождем пока — запаска в порядке. Эту подлатаем на трассе. Помыть, почистить надо, прежде чем клеить.
— И то дело.
Когда через пятнадцать минут они выехали на грейдер, Зуев, подчиняясь привычке быстро двигаться, повеселел. Полусонная одурь тяжелой ночи и неудобного сна в машине быстро выветривалась свежей струей осеннего хрустального воздуха, бившего в ветровое стекло.
— А ну, стой! — вдруг закричал Шамрай. — Стой, друг, стой! — Он выскочил из машины. Зуев опустил ногу на обочину и посмотрел влево: поле заброшенное, его перерезает наискосок отсечная позиция немцев. Взглянул туда же, куда из-под руки смотрел вдаль его пассажир. Взгляд Шамрая становился все более тревожным.
— Эх, и куда прутся дуры бабы! — вскрикнул Шамрай и бросился бежать. Зуев заглушил мотор и в наступившей тишине услыхал крик друга:
— Стой, стой, мины!..
Вдали, на самом срезе близкого горизонта, двигалась группа женщин с лопатами и тяпками на плечах. Шамрай, размахивая руками, подошел к ним.
— Немного ведь осталось разминировать, и куда же вы претесь через чужое поле?
Женщины отошли и молча сели на обочине заброшенной дороги. Когда Зуев подошел через несколько минут к Шамраю, тот, поглядывая безразлично по сторонам, сказал вдруг смущенно:
— Ну ладно, товарищ военком. Давай чеши обратно к машине. Можешь свою запаску клеить. А я тут поковыряюсь немного. Третьего дня на полчаса работы осталось, да черт принес этого старшину Горюна, посидели, покурили, а потом он манерку трофейную из кармана вынул, ну и… — Шамрай ухмыльнулся. — Дело такое, не занимаюсь я с минами даже после ста грамм.
Сидящие в кружке женщины запели тихую песню. Зуев отошел обратно к машине и стал возиться со своим баллоном, изредка поглядывая, как в стороне работал Шамрай. Видел, как тот, стоя на карачках, разгребал землю вокруг мины. Женщины вдруг тоже утихли, а тот, как под ребенка, подсунул руки. Замолкла песня, и Зуеву представилось, что он стоит рядом и видит, как рука друга нежно и ласково играет со смертью. И вот уже взрыватель в зубах у Шамрая, уже руки поднимают тарелку, кладут ее на небольшую горку мин, вытащенных третьего дня, и снова разгребают землю…
Закончив работу, Шамрай кивнул женщинам и подошел к машине. Потный и бледный, он сел, откинулся на сиденье и закрыл глаза. «Нелегкая все же работешка», — подумал Зуев и, ничего не
— Ну, что задумался, колхозный жених? — сказал военком.
Шамрай не ответил. Только глубоко втянул голову в кожаный воротник. Проехали молча еще два-три километра. Вдали показалась развилка дорог: вправо заворачивала хорошо знакомая им дорога на Орлы и Подвышков, а чуть-чуть загибая влево, тянулся широкой полосой почти неезженный почтовый тракт на восток. За холмами угадывались синие леса и Десна. А за нею снова маячили холмистые дали, выбранные гитлеровской армией для двух огромных языков — плацдармов, полуохвативших в 1943 году Курск с севера и юга. Там, по замыслу Гитлера, должна была повториться летняя трагедия сорок второго года, которая поставит наконец Россию на колени. Там был задуман большой реванш за Волгу и Кавказ. Притормозив на развилке машину, Зуев вынул из полевой сумки карту и щелкнул по ней пальцем. Толкнул Шамрая локтем.
— Хватит тебе переживать. Если очень невтерпеж, достань из кармана подарочек своей ночной хозяйки и прихлебни. Но только вот что я тебе скажу: мы же все-таки с тобой как-никак солдаты. Махнем на Курскую дугу! А? Давно я туда собираюсь.
Шамрай обеими руками сильно тряхнул борта кожаного реглана и отбросил воротник. В глазах его блеснул озорной огонек. Достав из кармана подарок Маньки Куцей, он гостеприимно протянул бутылку своему другу.
— Постой, — сказал Зуев. — Выбирай маршрут.
— Наш фронт Воронежский, — сказал Шамрай, — генерала Ватутина. Член Военного Совета — Хрущев. Держи за реку Псел!
Он, так и не раскупорив бутылку, сунул ее обратно в карман и снова поднял воротник.
Зуев нажал на газ.
Снежок все густел. Косые белые нити перечерчивали смотровое стекло. Прошло немного больше часа, и перед глазами уже шла сплошная пляска белых мух. Дорога скрылась, слилась с окружающими полями. Так ехали они долго, в белой мутной карусели. А когда наконец снеговую тучу срезало словно ножом и свежие, протертые белой щеткой дали открылись нашим путешественникам, Зуев притормозил машину на бугре. Короткий осенний день уже перевалил к сумеркам. Слившись еще раз с Орловским трактом, дорога враз испортилась. Старые, очевидно прошлогодние, глубоченные колеи фронтовых машин замерзли, свежего наката не было. Остановив машину на самой высоте, Зуев вышел поразмяться. За ним и Шамрай. Остановились рядом.
Друзья несколько секунд постояли, молча вглядываясь в четкие дали. Омытый мириадами снежинок воздух, подрисованная белилами первой пороши земля сделали пейзаж, четким и глубоким.
Природа как бы замерла в готовности встретить суровый снежный покой.
Белые, белые дали, черные с синими отливами леса. Только глинистые овраги теплыми мазками сангины оживляли холод черно-белой графики зимнего бытия. Первый морозный денек слил белизну неба с зеленой припорошенной землей. И если бы не ровная рейсфедерная черта лесов на северо-востоке, друзья почувствовали бы себя заключенными внутрь молочно-белого шара. Спокойное безмолвие и страшное безлюдие этого края не пугали Зуева. Он недавно вернулся из гущи русского люда, залившего равнины Европы, докатившейся в страхе перед революцией до фашистской ночи. Именно им, русским солдатам, выпала доля защитить ее даже от самой себя. Он не успел еще оглядеться на родной земле и только всем сердцем чувствовал трагическое величие этих мест тяжкого сражения.